В воскресенье, 5 июня, в Казахстане прошел референдум по внесению поправок в Конституцию страны. За их внесение, по предварительным данным ЦИК, проголосовали 77,18% избирателей.
Напомним, пакет поправок из 56 пунктов был разработан по поручению президента Касым-Жомарта Токаева. На референдуме казахстанцам было предложено проголосовать за все поправки разом, ответив на один вопрос: «Принимаете ли Вы изменения и дополнения в Конституцию Республики Казахстан, изложенные в проекте закона «О внесении изменений и дополнений в Конституцию Республики Казахстан»?
На обсуждение общества пакет поправок не выносился, что вызвало критику со стороны представителей общественности, по мнению которых предложения власти не отражают реальные желания и запросы общества.
Но интересуются ли власть в целом и отдельные государственные органы в частности общественным мнением как в повседневной жизни, так и при проведении реформ? И если интересуются, то как и в чем это проявляется?
Мы поговорили об этом с руководителем Центра социальных и политических исследований «Стратегия» Гульмирой Илеуовой.
— Гульмира Токшалыковна, как часто государственные органы прибегают к социологическим исследованиям для понимания общественных настроений?
— Я считаю, что общественное мнение – это мнение большинства. Когда мы говорим о том, имеется ли в стране общественное мнение по тому или иному вопросу, то я всегда исхожу из того, а выработано ли у населения представление о поднимаемой теме или проблеме. Отмечу, что не всегда это бывает.
Бывают вопросы сравнительно простые, типа: «Хотелось бы вам, чтобы было бесплатное здравоохранение?» Конечно, 60% и более выскажутся «за». И это будет то самое общественное мнение.
А бывают вопросы сложные, по которым общественное мнение не сформировано. И тогда идут в ход либо стереотипы, либо мнения так называемых ЛОМов – «лидеров общественного мнения». И если мы говорим о минувшем референдуме, то, скорее всего, это был второй вариант.
Что касается интереса госорганов к социсследованиям, то есть ведомства, которые прибегают к ним всегда. Это, например, «идеологические» министерства, в частности, министерство информации в своих разных ипостасях, с которым я сотрудничаю с 1997 года. Также интерес к ним часто проявляет министерство здравоохранения.
У этих ведомств бывают хорошие бюджеты под это дело, и, надеюсь, они формируют базы накопленных исследований. Я замечала, что при оценке госпрограмм подобные данные используются, указываются такие индикаторы, как «по итогам опросных данных» за определенный временной период.
Соцпросы используют и различные акиматы. Но у них, с одной стороны, широкие задачи, а с другой — они получают много данных и не могут выработать единые критерии для оценивания своей деятельности. Хотя, может, и не хотят этого или просто не знают, как это сделать.
— А насколько, на ваш взгляд, полученные в ходе социсследований данные используются госорганами для улучшения работы? Другими словами, какова эффективность расходования средств на эти цели?
— Я, как исполнитель, бываю редко довольна тем, как эти данные используются.
Один из ключевых моментов – это высокая ротация кадров в госструктурах. Допустим, разговариваешь с сотрудником, объясняешь, и он понимает, что с этими данными делать. А на следующий год приходит новый специалист – и надо все начинать по новой. Хотя они получили высшее образование и должны были пройти курс социологии, но мы разговариваем на разных языках.
То есть это серьезная проблема, и она препятствует восприятию социологии на должном уровне.
Новые сотрудники, бывает, даже не соизволят посмотреть, было ли социсследование по какому-то проекту.
Если брать социологию в широком смысле, то проблема еще заключается и в неумении интерпретировать полученные данные. У меня порой складывается такое впечатление, что где-то в столе у чиновника лежит конверт с запиской «надо провести социсследование». Под «провести» понимается «потратить деньги», «заложить статью в бюджет». А вот приписки о том, как затем использовать полученные данные, в инструкциях нет.
Редко-редко за годы работы в социологии я встречала госслужащих, которые могут рассуждать следующим образом: «Вот в прошлом году вы одну методику использовали, а сегодня мы хотим посмотреть с другой стороны, потому что ваши данные показали иную картину, мы им не доверяем, поэтому просим поменять…» Но чаще изменения подходов к исследованию, интереса к его глубине со стороны чиновников нет. Из этого я делаю вывод, что они полученные данные никак не интерпретируют, в оборот своей деятельности не берут, потому как социсследования заказывают для галочки, формально.
В качестве самокритики могу сказать, что, возможно, наши социологи слишком наукообразно говорят, и нам со своей стороны тоже нужно что-то изменить, чтобы результаты исследований могли быть включены в работу. Поэтому я начинаю придумывать различные варианты.
Например, сегодня мы активно используем индексы. Это понятие композитное, в него можно включать несколько видов показателей. Вот мировой индекс восприятия коррупции включает в себя и опросные данные, и статистические.
То есть я хочу, чтобы с госорганами у нас была коллективная работа, но пока не вижу большого продвижения в этом направлении.
— Иными словами, критика, что бюджетные средства на социсследования расходуются впустую, объективна?
— Примерно с 2008-2009 годов, после кризиса, использование бюджетных денег как особого вида финансов, с которых можно покормиться, стало «нормой». Это привело к тому, что траты на социсследования стали широко задействоваться. Провести социсследование – это всегда на бумаге выглядит «красиво».
И начались безумные тендеры с сумасшедшими суммами, выделявшимися на госзаказ, появилась куча компаний, которые ничего не делали, а просто «пилили» деньги. В общем, произошла дискредитация социологических исследований, отголоски которой слышны до сих пор, потому что в какой-то момент коррупционная составляющая таких исследований стала отчетливо видна. Особенно это касалось компаний, которые создавались при квазигоссекторе и вместе с чиновниками эту кормушку осваивали.
В последние три-четыре года денег стали выделять меньше, а контроля стало больше, и потребовались результаты, но похвастаться было нечем. И ситуация стала меняться. Поэтому, когда сегодня всех заказчиков обвиняют в том, что они на договорной основе «пилят» бюджет, я могу возразить, потому что знаю, что многие не хотят так работать, и им нужны реальные исследования.
Но тут палки в колеса вставляет правило госзакупок и пресловутый «фактор низкой цены». Компании, которые знают, сколько стоит то или иное исследование на рынке, не могут принять участие в тендере, потому что видят чудовищный демпинг. Я, например, знаю, что исследование стоит 10 миллионов тенге, а его проводят за 500 тысяч тенге. И сейчас те госорганы, кто понимает важность социсследований, после тендеров с победителями на основании самой низкой цены просто плачут, потому что понимают, что исследований не будет.
— Возвращаясь к использованию результатов социсследований, практикуют ли госорганы обмен ими, чтобы не повторяться?
— Мало что из этих исследований есть в свободном доступе, и это проблема.
Хотя было поручение на уровне администрации президента – создать единую базу, в которую все госорганы будут скидывать проведенные по их заказу исследования, чтобы любой чиновник мог с ними ознакомиться и оценить, достаточно ли ему этих данных или необходимо что-то обновить.
Но что вы думаете? Из разговоров с чиновниками я поняла, что ничего подобного нет и в помине. Те, кому было поручено создание сайта, не разработали общего стандарта, и в итоге идут отговорки, что, мол, загружать исследования тяжело и тому подобное.
А чтобы получить доступ к тому, что имеется, нужно поручить чуть ли не разрешение Минюста. В итоге от идеи осталась дырка от бублика.
— И тем не менее, в какой мере потенциал социологии используется в Казахстане? «Пациент скорее жив, чем мертв»?
— У нас есть отдельные факультеты в вузах, которые выпускают специалистов в области социологии. Но нет ни одного факультета с названием «социология». Даже академический институт у нас называется «Институт политологии, философии и религиоведения». Социология как наука находится на периферии.
Получается, это даже не наука — это «отрасль», имеющая устоявшиеся компании. Понятно, что не все они занимаются конкретно научными целями, но с исследовательской деятельностью активно связаны, потому что любой соцопрос – это процесс исследовательский, поисковый. И у социологов всегда есть офисы и специалисты в регионах.
То есть в институциональном плане социологи присутствуют как организации, у нас есть ассоциация, где мы разговариваем на профессиональном языке, есть преемственность и передача накопленных знаний, мы зарабатываем деньги и платим налоги. Но все это как-то не совсем собрано, что ли.
Я бы сказала, что социология как наука в Казахстане «трепыхается».
— Спасибо за интервью!
ПОДДЕРЖИТЕ «РЕСПУБЛИКУ»!
За последние годы власти сделали все возможное, чтобы запугать тех, кто осмеливается писать о них правду, или «купить» их с помощью госзаказов. В этих условиях независимые редакции могут рассчитывать только на читателей.
Для «РЕСПУБЛИКИ» нет запретных тем, мы пишем о том, что считаем важным. НО НАМ НУЖНА ВАША ПОДДЕРЖКА!
Поддержать нас можно через KASPI GOLD, отправив донаты на номер телефона 8-777 681 6594 или на номер карты 4400 4302 1819 1887.
И есть еще несколько способов – они на этой странице.
