«Когда я за границей, я скучаю по Родине, а когда возвращаюсь – я в ужасе от государства» (Михаил Задорнов)
Одна из пятнадцати. Вторая по величине после России. Девятая в мире. Народу – меньше половины Токио. Амбиций – на два Вашингтона. Из всех существующих «станов», пожалуй, самый репрезентативный.
Биография моей земли – драма с элементами трагикомедии.
В последние два века здесь с поразительной быстротой менялись парадные вывески. Неожиданные экспозиции получали развитие во втором акте и неумолимо неслись к развязке сквозь череду головокружительных перипетий.
И никто не мог предугадать, каким будет финал. Впрочем, думаю, и сейчас никто не возьмется его предсказать. Можно лишь строить осторожные предположения, однако, фантазии на этот счет нередко наказуемы.
Пару веков назад мы были колонией. В середине прошлого столетия Казахстан стал ядерным полигоном. Военной базой Советской армии. А чуть раньше – тюрьмой и каторгой разных народов, сосланных сюда с насиженных мест…
Со временем моя родина перестала восприниматься как одна большая зона и приобрела вполне благозвучное название – «Лаборатория дружбы народов». В этой лаборатории пришлые приспособились вполне комфортно соседствовать с местными, и бывшая ссылка стала для них вторым домом.
Жестокий эксперимент дал в итоге положительный результат. С точки зрения истории ничего удивительного не произошло. Обычно случалось наоборот: пленники обустраивали территорию, на которую их изначально привозили в качестве рабов. Ассимилировавшись, они подминали коренных.
В качестве удачного опыта часто приводят в пример Вечного жида. Есть вариант и без подтекста: во всех уголках планеты имеются свои китайские кварталы.
У нас все так удачно сложилось из-за традиционно почтительного отношения к гостю. Тем более к лишенцу. Бутылка в этом деле тоже сыграла свою не последнюю роль. Она оказалась главным доводом для установления контактов многих ни в чем не похожих укладов. Исторически «огненная вода» часто служила железным аргументом на стороне тех, кто ставил задачу порабощения.
Кстати, в заключении совета туркестанского генерал-губернатора есть такие строчки: «…Русские переселенцы страдают особым пристрастием к вину. С этим недостатком они не могут быть успешными колонизаторами края…»
Это 1911 год.
Потом были национализация, коллективизация, голод, репрессии, война, разруха… Вновь менялись афиши. Моя земля превратилась в одно большое кладбище. Мой народ целенаправленно уничтожали. Особенно старались, как это часто бывает, свои…
Прошел еще десяток-другой лет. Лысые вожди приходили на смену усатым. Кукуруза вытеснила пшеницу. Потом лысого сменил бровастый, и потихоньку все утряслось, и мы в конечном счете тепло обжились.
Затем случился беловежский передел. В результате на все пятнадцать республик обрушилась свобода, за которую больше всех боролись мы. Так, во всяком случае, утверждают наши нынешние летописцы. Что еще раз подтверждает банальную истину: история – дама своенравная, но податливая.
Нынче, когда нам нечем хвастать в настоящем, мы зовем на помощь историю. Но там тоже, честно говоря, хватает темных пятен. Просто осветители Акорды, выражаясь языком кино, научились так выставлять свет, что в результате в первую очередь бросаются в глаза «победительные» эпизоды.
К тому же исторические факты имеют неприятную особенность – они «изнашиваются». Поэтому историю приходится все время реставрировать. Опять же, как правило, с точки зрения осветителей.
Но не буду отклоняться. Буду о том, что произошло в последние двадцать с небольшим лет, и о логике исторического провидения.
Заснув в одной стране, мы волшебным образом проснулись в другой. В новой, где, казалось бы, не останется ничего из того, что мешало нам строить жизнь самостоятельно.
Мы стали связывать свое будущее с последующими сказочными превращениями, потому что у родины вновь сменилась «обложка». Нам показалось: если ее поменять, то вместе с ней сменится и содержание.
Поэтому мы кинулись менять названия сел, деревень, городов и улиц. И хотя нам не стало от этого комфортнее по ним ездить, оставалась надежда, что понятия двадцатого века перестанут работать в веке двадцать первом.
И действительно. Обновились лексика, установки. Запахло реальной свободой. Но тут, как назло, проснулись инстинкты. Они смешались с благоприобретенными советскими рефлексами. И случился сбой. И стало ясно: как бы по-новому ни называлась теперь родина, природа наша осталась прежней.
Осиротевшее хозяйство коммунистов не могло долго оставаться без хозяев. После непродолжительной, но кровопролитной драчки «руины империи» с приусадебными участками, заводы и фабрики, отрасли и выпасы – короче, весь хлеб с икрой и маслом отошли к новым владельцам.
Этот болезненный процесс внешне напоминал национализацию. С другой стороны, его не назовешь в полной мере мародерством. Что-то вроде узаконенной клептократии.
Когда страсти за наследие социализма поутихли, распрямила плечи затаенная мечта обывателя. Все самозабвенно занялись ее реализацией. Попробовали анчоусов с омарами. Наездились по турциям и эмиратам. Заставили дома китайской мебелью. Приоделись – «как в журналах».
На мгновение выдержали паузу, чтобы перевести дух. Неожиданно вспомнили Бога. Правда, не учли, что Аллах (Иисус, Будда) не делает никого лучше, Он просто помогает стать не хуже.
Как, впрочем, и власть. Она не способствует улучшению человека, равно как и не портит гражданина. Но в ее силах создать условия, при которых присущее изначально человеку псиное нутро не проявит себя в своей откровенной животной наготе. К сожалению, этого не случилось. Инстинкты победили.
Капитан «Очевидность», и что?