Хочу рассказать вам о событиях ночи 5–6 января глазами женщины, оказавшейся невольной свидетельницей. Она моя давняя, не знаю, как точно сказать, кто она мне. Мы с ней знаем друг друга больше двадцати лет, наши дочери-погодки росли вместе, мою дочь она нянчила с девяти месяцев вместе со своей. Она больше для меня, чем просто соседка. Ну вы понимаете, о чем я.
Она работает в музее, в том самом, который на площади рядом с акиматом.
Утро 5 января ознаменовалось тем, что их вызвали на работу. Придя, почти всех сотрудников распустили по домам, оставив только 5–6 женщин, ключевых сотрудников и пару охранников.
События стали разворачиваться после обеда. В служебный ход постучался раненный курсант. Сердобольные женщины впустили его, пытаясь оказать хоть какую-то помощь. А потом потянулась за ним вереница таких же раненых курсантов и военных. Они всех впустили.
У кого-то была проломана голова, какой-то молодой парнишка с разбитым носом тихо плакал. Она говорит не хватало платков, тряпок, чтоб остановить кровь, в ход шли туалетная бумага, салфетки.
И тут митингующие подошли к главным воротам. Там большие дубовые двери. Охранник на видеокамерах видел, как они пытаются взломать двери.
Одна из сотрудниц сказала, что в музее есть подвал, как бомбоубежище, и туда они повели и спрятали раненных курсантов.
Двери ломали, и женщины, посовещавшись, решили сами открыть двери. Как только распахнулись двери, хлынул поток людей. Как она рассказывает, они тогда ещё были вооружены только палками.
На входе, увидев пульт с видеокамерами, люди из толпы сразу разбили его. Она подошла и сказала: не разносите тут ничего, это музей, здесь хранится наша история, история наших предков. И тут же по-женски хитро перевела разговор в другое русло: замёрзли, наверное, заходите погрейтесь, если нужен туалет, я провожу.
Митингующие расслабились на ее слова и стали располагаться кто где. Из этой толпы выделялись трое. Это были казахи. Они вытащили свои жайнамазы (они были не с рисунком, а непривычно чёрные) и принялись читать намаз. В это время все замолкли.
Потом она подошла к одному парню лет 30-ти и стала говорить, возвращайся домой, ты ещё совсем молодой, убьют ведь. А он сказал: наших уже человек 20 полегло. А я пришёл сюда не от хорошей жизни. Родители мои нормальной жизни не видели, платят кредиты, я плачу кредиты и буду платить ещё полжизни, и детям я ничего оставить не могу. Какая жизнь ждёт их? Как наша?
Она слушала и не знала ответы на его вопросы. Ей было по-матерински жаль и этого парня, и тех раненных ребят, прячущихся в подвале. Они для неё были одинаково дороги. Казахи.
В промежутке между всем этим со служебного входа пришли мужчина с женщиной. Как оказалось, это родители одного из курсантов. Видимо он позвонил им и сказал, где находится. Женщины попросили сделать вид, что они тоже сотрудники и подождать, пока выведут их сына. Они принесли с собой его гражданскую одежду.
Одна из сотрудниц, взяв вещи ушла в подвал. Ее не было долго. Минут 30–40. Видимо в лабиринтах подвалов долго искала его. У матери стали сдавать нервы и началась истерика. Женщины быстро привели ее в чувство, сказав, что она погубит всех, и своего сына, и всех тех, кто в подвале и их тоже. Наконец то вышел ее переодетый сын, и они ушли через чёрный ход.
Женщины были как на иголках. Наверху митингующие, в холодном подвале раненые курсанты. На ночь их оставлять было нельзя. Им нужна была медицинская помощь. К счастью пришли еще люди с огромным пакетом разных вещей разных размеров. Видимо, этот парнишка позвонил другим родным.
Они снимали окровавленную форму и переодевались в гражданку. Некоторым ребятам одежда была мала, женщины отдавали свои шарфы, чтобы закрыть то, что не закрылось.
Наверху митингующие, побыв 1,5–2 часа, стали собираться, говоря, что им сейчас подвезут оружие и они пойдут на аэропорт. Старшие, уходя, сказали, когда мы вернёмся, впустите, иначе все разнесем. Но после той ночи больше они не вернулись в музей.
А наверху был охранник, который следил за камерами, и из окна в метре от него просвистела пуля и попала аккурат прямо в шкаф, где висели вещи моей героини повествования.
Было поздно, объявлен комендантский час, и они остались там ночевать. А дома дочь осталась одна. Я говорю ей, что ж ты мне не позвонила, я бы забрала. А она: дочь не захотела, сказала я одна переночую. Я говорю: дочь твоя такая же без башенная, как ты.
А утром она пошла домой, одев пальто, которое было почему-то в опилках. И только потом она увидела, что шальная пуля прошила ее пальто насквозь. И все остальные вещи в шкафу.
Смеясь, потом за чаем она говорила, пусть вещи, главное не охранника, который был рядом. А я, смеясь ей отвечала: «Сдай своё пальто, как музейный экспонат, и потомки будут рассказать о вас, как вы спасли музей, молодых парней, тех, кто был по разные стороны баррикад». Одни выполняли свой долг и приказ, другие пытались изменить будущее страны.
Она рассказывала своим близким и знакомым о том, что произошло, они, цокая языками, говорили: «Ты просто батыр!»
А она говорила мне: «Окажись в такой ситуации, все поступили бы так же». Я кивала, соглашаясь с ней, а сама думала: «Нет, не каждый. Не у каждого хватило бы самообладания, женской мудрости и просто доброты».
Я не верю тем, кто наверху. Я не знаю, какие игры они ведут. Но верю в наших женщин. Пока есть такие в нашем народе, мы живы. Пафосно, да?
P.S. Во избежание путаницы о ком идёт речь( почему то многие путают с героиней интервью на КТК) все-таки напишу имя героини моего поста Анара Амангельдиева.
