В июле на сайте «Радио Свобода» было опубликовано интервью с социологом «Левада-центра» доктором философских наук Львом Гудковым, в котором он дал основные характеристики «среднего» россиянина. По его мнению, это в первую очередь «люди, приспособившиеся к репрессивному государству».
«Средний» россиянин – бедный человек, не инициативный, не авантюрист. Это оппортунист, привыкший жить в стране, где власть суверенна, то есть не подчинена обществу, где административный произвол – норма повседневной жизни, это человек, смирившийся со своим статусом, лукавый, для которого двоемыслие – это способ уживаться с властью (в оруэлловском понимании «doublethink» как «непрерывной цепи побед над собственной памятью»). «Средний» россиянин – политический аморалист. Аморализм проявляется не в том, что сам человек аморален, а в том, что не видит ничего особенного в том, что власть аморальна, коррумпирована».
По аналогии мы задались вопросом, а какие черты присущи «среднему» казахстанцу? И адресовали его президенту Центра социальных и политических исследований «Стратегия» Гульмире Илеуовой.
Сразу скажем, ее ответ нас удивил. Как показали, по ее словам, исследования и опросы Центра, казахстанцы отличаются высоким уровнем адаптивности — то есть приспособление стало их характерной чертой. Но интересно не только это.
— Гульмира Токшалыковна, можно ли сегодня выделить основные характеристики «среднего казахстанца»? Кто он? Каков он?
— Пересмотрев много данных соцопросов, могу сказать, что «среднего казахстанца» еще нет. Потому что присутствуют различия, как минимум, между поколениями: теми, кто родился в середине XX века и вырос в Советском Союзе (поколение пенсионеров), теми, кто сейчас находится в возрасте условно «родителей» (это довольно многочисленное поколение, рожденное в 70-80-х годах прошлого века), и, наконец, теми, кто родился уже в годы независимости.
Конечно, эта градация — условна. Но это три большие возрастные когорты, каждая из которых обладает определенными особенностями. Возможно, они резко не противоречат друг другу, но могут находиться на разных мировоззренческих полюсах.
Но если все-таки попытаться описать «среднего казахстанца», то я бы сказала, что он отличается высоким уровнем адаптивности. Потому что последние 30 лет – это годы бесконечных реформ, ухудшений, улучшений и вновь ухудшений. Приспособление стало нашей характерной чертой, что связано с той исторической эпохой, которую мы вынуждены переживать. Но эта черта в группе родившихся при независимости выражена слабее.
— С чем Вы это связываете?
— Молодые люди не знают, с чем можно сравнивать сегодняшнее положение дел. Они родились и выросли при одном президенте, и для них нынешняя система координат является единственной.
Возьмем, к примеру, систему здравоохранения. Я родилась в 60-е годы прошлого столетия, и у меня другая ее оценка, нежели у тех, кто не был прикреплен к поликлинике, не проходил регулярно медосмотры, не подвергался иным манипуляциям. А это же – вопрос заботы со стороны государства.
Мы можем называть СССР тоталитарным или недемократическим, но, тем не менее, мое поколение знает, что государство может иначе, чем сейчас, относиться к своим гражданам, и у нас другая оценка современного государства и власти. А молодые люди иного отношения к себе не знают.
— А как «средний казахстанец относится сегодня к власти?
— Если брать наши замеры, то начиная с 2001-2002 годов можно увидеть, что первый период характеризовался сакрализацией власти (если говорить о президентской власти). Это была практически безоговорочная поддержка и одобрение всего, что делал Нурсултан Назарбаев.
Я помню, что в 2007-2010 годах, когда мы представляли свои данные на международной конференции «Евразийского монитора», доля поддержки Назарбаева, доходившая до 90%, выглядела внушительно на фоне других государств, где аналогичный показатель не дотягивал и до 20%.
И эта цифра вызывала у представителей иных стран если не сомнение, то удивление.
Со временем, конечно, рейтинг Назарбаева стал меняться. Снижение стало наблюдаться с 2016-2017 годов и достигло значительного падения — 70%. А в 2019 году общественный договор между Назарбаевым и обществом закончился. Я считаю, что переломным моментом стала гибель в пожаре в феврале 2019 года пятерых девочек – сестер Ситер. Это случилось, потому что оба родителя вынуждены были работать по ночам, чтобы прокормить детей*.
*В ночь на 4 февраля 2019 года во времянке в столичном жилом массиве «Коктал-1» произошел пожар, унесший жизни пяти дочерей Евгения и Жанымгуль Ситер — Бахыт, Алины, Сабины, Элины и Альбины. Времянка загорелась ночью, когда дети были одни. Родители девочек ушли на работу в ночную смену. Соседи говорили, что у семьи Ситер не было квартиры, и родители работали по ночам, чтобы прокормить пятерых детей.
6 февраля многодетные матери столицы собрались и предъявили властям ряд требований. Основным из них было обеспечение жильем многодетных семей. Позднее многодетные матери начали акции протеста в Алматы, Шымкенте, Актобе и других областях.
На этом фоне 21 февраля 2019 года бывший тогда президентом Казахстана Нурсултан Назарбаев раскритиковал работу правительства во главе с Бакытжаном Сагинтаевым. Он заявил, что правительство «не умеет работать с населением», не создало «реальные стимулы и инструменты для качественного роста экономики» и в целом не решило множество проблем. Вскоре правительство Сагинтаева было оправлено в отставку, а на смену ему пришел кабмин во главе с Аскаром Маминым.
Если говорить о нынешнем президенте Касым-Жомарте Токаеве, то его рейтинг ниже, чем у Назарбаева. Замер в марте текущего года показал 65%. Но нужно учитывать пандемический год, в котором много чего негативного случилось. Если брать наши данные за 2020 год, то тогда его рейтинг составлял 72-75%.
То есть Токаев принял на себя показатель доверия, с которым ушел с президентского поста Назарбаев.
Оценка правительства, начиная с 2004 года, была примерно на одном уровне – 51-56% поддержки, но в последний год произошло ее обрушение до 23%. Казахстанцы стали различать деятельность правительства и деятельность премьер-министра, и надо отметить, что поддержка кабмина чуть выше, чем председателя правительства Аскара Мамина.
У парламента рейтинг в среднем 48-54% поддержки.
В 2021 году только каждый пятый казахстанец одобрил действия депутатов.
Если ранее корреляции между экономическим состоянием страны и рейтингом власти практически не наблюдалось, то сегодня казахстанцы стали более точечно выбирать виновных за ситуацию в стране. Например, в период экономического кризиса 2008-2009 годов на фоне значительного ухудшения ситуации в стране мы не видели соответствующего снижения рейтингов президента и правительства.
Сейчас же напрямую прослеживается зависимость между повышением социальной напряженности, увеличением уровня недовольства и снижением числа тех, кто положительно оценивает действия президента, правительства, премьера, депутатов и акимов.
— А какова сегодня оценка деятельности судов?
— В наших анкетах есть вопрос о том, каким субъектам казахстанцы доверяют больше всего, и здесь суды практически всегда находятся в категории «неуважаемых». Для сравнения: средствам массовой информации доверяют 65% опрошенных, а судам 48%.
У нас было и отдельное исследование по судам, в результате которого мы получили следующую зависимость: те люди, которые обращались в суды и получали там услугу, оценивали их деятельность и свое отношение к судам выше, чем те, кто не обращался.
— Почему так происходит?
— В массовом сознании казахстанцев сформировались определенные стереотипы, которые имеют объективные причины и собственную инерцию, что давит на оценки еще до того, как человек столкнулся с той или иной системой.
Есть же мнение, что высшее образование у нас хуже, чем в других странах. Так и с судами: они заведомо коррумпированные, правды там не найдешь.
Понятное дело, что стереотипы складываются в том числе и по вине самих субъектов, так что переломить их очень сложно. Они оказывают такое влияние, что мы становимся заложниками этих представлений, потому что других данных, кроме общественного мнения, у нас нет.
— Способна ли власть сегодня изменить отношение к себе, повысить популярность, процент доверия?
— Единственного рецепта нет. Иногда человеку достаточно одного события, ключевого в его жизни и жизни близких, чтобы изменить в негативную сторону отношение к тому, что мы называем властью. При этом все, что власть делала хорошего, не принимается в расчет.
Другой вопрос: нужно ли власти повышать уровень популярности и доверия?
Мне кажется, это не современный подход. Власть не должна нравиться или не нравиться, она обязана решать проблемы людей. Но и тут есть нюансы.
— Какие именно?
— К примеру, есть акимы, которые не лучше других решают вопросы и проблемы граждан, но при этом они очень хорошо владеют информационным пространством, прекрасные ораторы, у них налажены каналы коммуникации, они постоянно светятся в телевизоре и соцсетях. И у части населения, и в экспертной среде создается впечатление, что такие акимы контролируют текущую повестку дня, хотя на самом деле проблемы не решаются.
В то же время есть акимы, которые считают, что если проблема решена, то о них и так скажут доброе слово. В итоге они теряют информационную инициативу, их критикуют, о них создается впечатление как об неэффективных управленцах.
Однако если проехаться по областям, то мы увидим примерно одинаковую картину: мероприятия по благоустройству населенных пунктов, работа в области социальной политики проводятся равномерно, но если область бедная и не получает достаточно дотаций из республиканского бюджета, то аким не может справиться с тем объемом проблем, который стоит перед ним. Соответственно его популярность не может быть высокой.
К примеру, в прошлом и этом году я была в Северо-Казахстанской области, где, как оказалось, в отдельных населенных пунктах нет мобильной связи. Учитывая, что последний год у нас в большей мере был годом «онлайн», то сразу возникло негодование: как можно решать какие-либо задачи в такой ситуации? Как можно нормально осуществлять образовательный процесс? А получать госуслуги?
Поэтому первой реакцией было – обрушиться с критикой на акима. Но выяснилось, что эти населенные пункты такие маленькие, что оператор связи не хочет там ставить вышки (невыгодно), а холмистая местность не позволяет перекрывать эти территории с помощью других. И чтобы ни делала исполнительная власть, она не может заставить оператора поставить дополнительную вышку.
Я понимаю, что нужно быть строгими в оценках деятельности властей, так как много в ее работе и коррупции, и неэффективности, но есть и то, что называется обстоятельствами непреодолимой силы.
Мы сейчас на пути достижения справедливого равновесия: люди связали свой уровень жизни с действиями властей, и эта связь проявилась в оценках. Это значительное изменение в самосознании казахстанцев, на которое стоит обратить внимание.
Мы бы хотели, конечно, быстрых изменений в мышлении, в том, как люди относятся к власти, к проблеме ее сакрализации, но изменения происходят. В том числе за счет того, что молодое поколение входит в сознательную жизнь. Родившиеся в условиях независимости казахстанцы становятся более критичными, их перестают устраивать существующие условия жизни.
— Какие проблемы современного Казахстана наиболее волнуют «среднего казахстанца»?
— Здесь я не сделаю открытия, потому что на первом месте находятся рост цен и снижение доходов – инфляцию отмечают более половины респондентов. Далее идут экономическое положение страны и безработица.
Хотелось бы отметить еще одну проблему, которая стала волновать казахстанцев лет десять назад, — жилищную, потому что если посмотреть рейтинги «нулевых» годов, то эта проблема находилась во втором десятке списка.
Ее обострение я связываю с тем, что имелся рост рождаемости, и сейчас эти «народившиеся» входят в активный период жизни, малогабаритное жилье уже всех не вмещает. И количество тех, кто об этом говорит, будет расти: в 2006 году об этом говорили только 12% опрошенных, а сейчас – почти четверть.
Что касается экономического положения страны и его связи с материальным положением конкретной семьи, то надо отметить, что свою жизнь казахстанцы оценивают всегда несколько лучше, чем страны в целом.
Казалось бы, мы знаем, что и зарплаты у нас невысокие, и реальный (неофициальный) уровень безработицы значительно выше, чем тот, что регистрирует статистика. Так с чего бы взяться высокой оценке собственного материального положения? Возможно, что за счет «самозанятости».
Наличие сектора, где можно неофициально заработать (например, днем работать на предприятии за 70 тысяч тенге в месяц, а вечером «таксовать») помогает выживанию граждан.
Тут мы возвращаемся к тому, с чего начинали – адаптивности нашего населения. Большинство не надеется на единственный вид заработка, стараясь найти иные возможности подзаработать. Приработки эти, как правило, находятся в теневом секторе экономики – там, где нет налогообложения.
То есть, когда казахстанцы оценивают положение страны, то они исходят из каких-то глобальных макропоказателей, а когда свое материальное положение — учитывают дополнительные возможности получения дохода. Плотной корреляции (положение в стране ухудшается, и я чувствую это на себе) не наблюдается.
— Приспосабливаются?
— Знаете, наши исследования отношения казахстанцев к власти показывают, что порядка 60% казахстанцев сегодня либо слышат, либо участвуют в разговорах о том, какая власть плохая. А одобряют действия властей примерно 13-15% опрошенных (в 2017 году этот показатель составлял 39%).
При этом выросло количество тех, кто действия власти игнорирует и живет своей жизнью – с 17% в 2017 году до 25% в нынешнем. И 35-36% говорят, что вынуждены приспосабливаться к существующим реалиям, и этот показатель с 2017 года практически не меняется.
Есть у нас в ежегодных исследованиях и такой вопрос: «С кем вы связываете улучшение своей жизни?». Так вот количество тех, кто отвечает, что живет свой жизнью и решает проблемы в опоре на себя и своих близких, с каждым годом растет и сегодня составляет более половины опрошенных. Люди с активной жизненной позицией предпочитают уезжать из страны.
И это касается не только европейских этносов, уезжают и казахи.
Но большая часть населения остается в Казахстане и приспосабливается как может. С точки зрения экономики семьи, доходов – это перераспределение нагрузки (те, кто потерял работу, говорят, что временно будут опираться на других членов семьи), поиск приработка в неформальном секторе, смена профессии и поиск работы за границей.
— А на каком месте в рейтинге проблем расположена коррупция?
— Наш перечень проблем, из которого респонденты выбирают самые-самые, включает в себя 20 пунктов, и коррупция занимает в нем 10-12-е место. Но когда ситуация в стране обсуждается в фокус-группах, она упоминается чаще.
Собственно, коррупция – это обобщенная характеристика. Если человек недоволен действиями властей, то он склонен считать, что тот или иной орган власти коррумпирован, но фактов конкретных, конечно, не приводит. Из чего можно сделать вывод, что под коррумпированностью понимается не она сама (хотя может присутствовать), а неэффективность работы, низкий уровень подготовки специалистов и т.д.
Мы занимаемся исследованием распространенности коррупции ежегодно, и вопрос, который задаем респондентам, многоуровневый: «Обращались ли вы в госорганы? Если да, было ли коррупционное взаимодействие? Если да, то в какой форме?» И количество тех, кто отвечает утвердительно на вторую часть вопроса, не превышает 15% и снижается из года в год.
— Почему, как Вы думаете?
— Большинство госуслуг стали предоставляться онлайн, гражданин с чиновником напрямую не контактирует.
Ну или в качестве примера можно привести систему образования: поборов со стороны педагогов стало меньше за счет контроля, да и сами учителя, чьи зарплаты подросли, стали ценить рабочие места и поэтому не пытаются компенсировать низкие доходы за счет подарков от родителей. Электронная очередь в детсады снизила зависимость от чиновника. И это повлияло на общий уровень оценки коррупции.
Между тем в здравоохранении за «ковидный» год проявлений коррупции стало если не больше, то и не меньше. И это не связано с лечением от коронавируса, скорее, эти проявления наблюдаются в сферах проведения хирургических операций и бесплатного обеспечения лекарственными средствами.
Система здравоохранения по степени коррумпированности стала опережать иные госструктуры, и тут без кардинального изменения системы оплаты труда врачам, медработникам проблему не решить.
— Чуть выше вы сказали, что те, кто не хотят приспосабливаться, могут принять решение уехать из Казахстана. А насколько действительно велико это желание? Представители каких групп населения говорят о желании уехать из страны?
— Этот вопрос мы задаем казахстанцам с 2004 года, и видим, что процент тех, кто никуда не хочет уезжать, колеблется от 64% до 72% в разные годы, то есть это устойчивое большинство.
Но здесь можно говорить не только об эмиграции, но и о миграции внутри страны, когда человек переезжает из сельской местности в город и таким образом улучшает свое положение. Так вот, большинство из той трети, кто готов сменить место жительства, говорят о переезде внутри страны.
Что касается эмиграции, то в 2020 году 17% сказали, что хотели бы выехать из Казахстана: 8% — в страны ближнего зарубежья, 9% — дальнего. Но говорить о желании выехать и принять решение и переехать – это две большие разницы.
Среди причин, которые влияют на желание уехать из страны, 42% называют низкий уровень жизни в Казахстане, проблемы с трудоустройством назвал каждый четвертый опрошенный, на третьем месте – семейные обстоятельства (например, когда часть родственников уехала и идет воссоединение семьи).
Также те, кто планирует уехать, «используют» для этой цели детей, отправляя их за границу: дети обучаются, закрепляются, получают гражданство, а родители переезжают к ним на следующем этапе. Такой способ популярен для стран с относительно либеральным миграционным законодательством – это, в частности, Чехия, Турция, Болгария.
8% говорят, что эмигрируют, если ситуация в стране ухудшится.
Ну и большинство тех, кто намерен уехать, – это возрастная группа от 18 до 44 лет.
— А в какой степени «средний казахстанец» подвержен госпропаганде или же умеет ей противостоять?
— Люди обычно потребляют информацию следующим образом: с утра человек слушает новости — по телевизору, радио, посмотрит в интернете; в течение дня обсуждает их с коллегами на работе, друзьями, родственниками; если какая-то новость его зацепила – он будет искать подробности на информационных сайтах и в соцсетях, которым доверяет; если новость крайне интересна – он вечером дождется официальных новостей по телевизору.
Что говорит казахстанец? Интернет – это помойка, в нем трудно ориентироваться, он не хочет интерпретаций, он хочет услышать первоисточник, а первоисточник для него – это телевизор, центральный канал. И такая формула получения информации в течение нескольких последних лет не меняется.
— Вообще готов ли «средний казахстанец» участвовать в политике?
— В одном из наших исследований, отвечая на вопрос о том, может ли гражданин повлиять на власть, только третья часть опрошенных дала утвердительный ответ. А среди механизмов влияния на первом месте стоит участие в выборах – его называют 65% респондентов.
Далее идет дисперсия. Часть полагает, что для оказания влияния на власть достаточно обратиться в СМИ. Кстати сказать, СМИ у казахстанцев – довольно популярный канал, которому доверяют продвижение интересов и запросов. Далее идут письма и обращения (думаю, туда же попадут и онлайн-петиции) президенту, акимам, в партию Nur Otan — то есть к тем субъектам, которые считаются или называются влиятельными. Это те методы, которые называют конвенциональными, разрешенными.
И всего от 3% до 5% готовы к неконвенциональным методам – от выхода на несанкционированный митинг (до недавнего времени) до совершения насильственных действий, в том числе и по захвату власти. И этот показатель неизменен в течение долгих лет вне зависимости от ситуации в стране.
Штрихи к портрету «среднего» казахстанца
В ходе исследования о членстве казахстанцев в общественных объединениях 85% опрошенных ответили отрицательно. А если учесть, что из 15% тех, кто где-то состоит, 4% указали сетевое или интернет-сообщество, то можно говорить, что 89% казахстанцев нигде не состоят.
Членство в той или иной политической партии указали 3% респондентов, в молодежно-студенческих организациях – 2%, в профсоюзах — около 6%, в иных объединениях (спортивных, экологических, благотворительных) – 3,5%.
Если говорить о доверии к различным структурам, то оппозиции доверяют всего 30%, НПО — 34%, партиям — менее 50%. Доверие выше 50% вызывают только центральные органы власти, СМИ и армия.
Когда мы говорим о характеристиках «среднего казахстанца» и приходим к выводу, что он надеется на себя, это касается в первую очередь вопросов выживания – витальных, базовых, социальных.
А если говорить об участии в политике, то, мне кажется, до этого уровня потребности казахстанцев не выросли, или еще не пришло осознание такой потребности.
Показатель эмиграции выше, чем показатель готовности выхода на митинг. И это еще одна часть характеристики общества.
Казахстанцы используют весь набор возможностей, чтобы улучшить качество жизни или поддерживать его на приемлемом уровне, не прибегая к крайним мерам.
— Подводя итог, какой диагноз Вы могли бы поставить казахстанскому обществу?
— Прежде чем ставить «диагноз», мне хотелось бы сказать еще о двух важных показателях, характеризующих сегодняшнее общество.
Крайне важным представляется такой показатель, как «социальный оптимизм», мол, завтра будет лучше, чем сегодня. С 2004 года этот показатель в Казахстане держался на уровне 50%, пик – 59% – пришелся на 2015 год. Но начиная с 2016 года началось обрушение всех показателей, в том числе социального оптимизма.
А на него работает множество других индикаторов: оценка уровня собственных доходов, материального положения семьи, ситуации в стране и т.д. В 2021 году только 34% казахстанцев считают, что будут жить лучше, чем сейчас. А 30% затрудняются сказать, что будет в следующем году.
Еще одной важной характеристикой можно назвать такой показатель, как удовлетворенность жизнью. Он тоже начал снижаться с 2016 года. Тогда он составлял 76%, а в этом только 60% сказали, что удовлетворены жизнью.
Учитывая снижение этих показателей, я думаю, что общество стало более спокойным. Нет уже того эмоционального напряжения и завышенных ожиданий, которые имели место быть первые два десятилетия независимости.
В 90-е годы и в начале 2000-х, строя капитализм, мы думали, что рыночная экономика позволит начать свое дело и стать богатыми, успешными, знаменитыми. Этот импульс существовал порядка 10-15 лет, и в наших опросах молодые люди говорили, что хотят стать предпринимателями, заниматься бизнесом, пускались в рисковые предприятия.
Сейчас же многие, кто имел негативный опыт предпринимательства в молодости и не смог достичь определенных высот, в зрелом возрасте боятся рисковать и пытаются сохранить достигнутый статус кво. И сегодняшняя молодежь (мы определяем эту планку до 34 лет) реже, чем предыдущее поколение, склонна пускаться авантюры, потому что прагматично относится к жизни.
Например, если в первые годы независимости люди могли бросить все и из далекого аула переехать в Алматы, то сейчас такой массовости уже не наблюдается. Новая мигрантская модель заключается в поиске некоего «символического капитала» в виде сетевых связей: люди находят в городах знакомых, примеряются к новой реальности, готовят почву и только после этого принимают взвешенное решение. Люди закрепляются в тех социальных нишах, которые они к этому моменту заняли.
И когда мы задаем вопрос: «К какой социальной группе вы себя относите?», достаточно высок процент тех, кто соотносит себя с местом (я житель такого-то города, села). Далее идет группа профессионалов. И на третьем – социальная (я человек с таким-то доходом). Даже этнические характеристики стали менее важны, чем это было, скажем, лет пять-десять назад.
Я думаю, что объективно идентификационные и интеграционные процессы внутри социума получили направленность, стремясь к своему завершению, и скоро мы получим социальную структуру, которая соответствует внутреннему строению общества.
Заодно мы спросили Гульмиру Илеуову и об отношении казахстанцев к вакцинации.
— Гульмира Токшалыковна, судя по настроениям в соцсетях, большинство казахстанцев, несмотря на усилия госпропаганды, делают прививку от коронавируса только под угрозой увольнения. Почему?
— Если бы мы не пережили советский период с его системой медицинской профилактики, скринингами и диспансеризацией, то мы бы по первому зову все разом пошли бы вакцинироваться, ни с чем бы не сравнивали и не задавали вопросов, которые не нравятся властям от здравоохранения.
Значительное количество людей понимают, что прежде, чем принять подобное решение, они должны внимательно взглянуть на общее состояние своего здоровья, взвесить «за» и «против» и определиться, не повредит ли прививка самочувствию. Люди у нас не такие тупые и безграмотные, как их принято рисовать, они имеют собственное мнение и право на принятие решения в отношении своего личного здоровья.
Что меня больше всего удивляет? Ни одна предшествующая государственная кампания в любой области нашей жизни не имела в народе стопроцентной поддержки. Почему в Минздраве подумали, что вакцинация будет полностью поддержана? Очевидно же, что в обществе сегодня нет той монолитности и однородности, которая предполагала бы, что народ побежит массово вакцинироваться, стоит только Алексею Цою сказать об этом.
В феврале мы проводили исследование на эту тему, и только 22% опрошенных сказали, что доверяют вакцинации как мере профилактики от Сovid-19. И если бы медицинские власти заранее провели подобный анализ и учли полученные цифры, то выстроили бы дифференцированную пропагандистскую политику: в отношении «ядра» (тех, кто верит в вакцинацию и готов ее делать), «сторонников» (готов, но на определенных условиях), «сомневающихся» и так далее. О каждой из групп у них было бы представление, для каждой – свои стратегия по охвату и план.
Но к людям отнеслись как к неразумному организму без собственного мнения – отсюда и низкие цифры вакцинации.
— Спасибо за интервью!
ПОДДЕРЖИТЕ НАС!
В Казахстане почти не осталось независимой прессы. За последние годы власти сделали все возможное, чтобы заткнуть рты журналистам и запугать тех, кто осмеливается писать о них правду. В таких условиях редакции могут рассчитывать только на поддержку читателей.
KZ.MEDIA – молодой проект. Редакция нашего медиаресурса не зависит ни от власти, ни от олигархов. Для нас нет запретных тем, мы пишем о том, что считаем важным. НО НАМ НУЖНА ВАША ПОДДЕРЖКА!
Помогите нам рассказывать вам ПРАВДУ о ВАЖНОМ!
Поддержать нас можно через KASPI GOLD, отправив свою сумму на номер телефона 8 777 681 6594 или на номер карты 5169 4971 3344 9037.
И есть еще несколько способов нас поддержать — они здесь.
