Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать…
…Отряд не заметил
Потери бойца
И «Яблочко»-песню
Допел до конца.
Михаил Светлов
Кто погибает на войне, кроме гражданских? Кажется, что солдаты. Кажется, что в геноциде в первую очередь страдают гражданские, а на войне – солдаты обеих сторон.
Это, так вышло исторически, в основном биологические мужчины – или их стоит назвать иначе? Кто именно погибает на войне: мальчики, пацаны, джигиты, мужики, мужланы, мужчины? Все разом? Герои, оккупанты, освободители, волонтеры, добровольцы, предатели – кажется, что тоже погибают все разом?
Кажется, что все на современной войне могут превратиться в кусок мяса, который доедает свинособака, ведь времена доблестных рыцарских поединков давно прошли. По-человечески жалко всех, даже оккупантов — ведь никому не пожелаешь умереть как грязная сволочь, оккупантом на чужой земле. Кто хочет умирать оккупантом?
Об этом лучше всех, может быть, изящнее всех, сказал великий вайнахский певец Хасмагомед Хаджимурадов в песне «Новогодняя ночь в Грозном». Потому что никто никогда не сможет ответить по-настоящему на этот вопрос — почему пацаны гибнут на чужих войнах? Почему миллионы мужчин по всему миру тратят свою судьбу и жизнь на не-свои войны?
На этот вопрос, удивительным образом, отвечает Индия, но для начала Хасмагомед-ака:
«Что же столько веков, здесь душа твоя русич искала.
У тебя ж столь земли, что тебе всю её не объять.
Я то сердцем прирос, к этим голым ущельям и скалам.
Ну а ты-то за что вновь приходишь сюда умирать?»
Ирландцы в своей неповторимой манере напившегося аутичного революционера говорили об этом же чуть иначе:
«Go on home British Soldiers Go on home
Have you got no fucking homes of your own» /.
Именно над этими вечными вопросами, над этой своеобразной «гендерной теорией» я думал в мае 2024-го года в дешёвом отеле на окраине Нью-Дели, где я застрял почти на две недели из-за того, что потерял паспорт.
Почему мне кажется, что то переживание, которое раскрылось передо мной в этом знойном 45-ти градусном городе, не только непередаваемое вербально религиозное откровение, но и опыт, который достоин того, чтобы всяк владеющий языком ощутил его на метафизически-биохимическом уровне внутри своего тела и языка?
Потому что в Индии я увидел Подлинно-Инфернальное, а также увидел молодость, несмотря на то, что эта земля покорилась Порядку ещё во время нашей свободы, то есть, варварства.
Если вы готовы услышать правду о том, что пацаны не способны на большее, кроме войны, и на менее великое, кроме войны, то прошу вперёд по тексту: мои двери открыты и легко просачиваемы, как эти двоеточия.
Вереница рук, гнили, нежности и тел
Вообще-то я был против поездки в Индию – я никогда до этого не был в Юго-Восточной Азии, и меня она, исходя из образов и рассказов, не привлекала и даже раздражала. Мне было хорошо на Ближнем Востоке и в Центральной Азии, и плохо в Европе, потому что меня раздражало на биологическом уровне неумение соблюсти в городах баланс между Орднунгом, Смыслом и Хтонью.
Поэтому Юго-Восточная Азия представлялась мне скучной Европой наоборот – где в Хельсинки ухожено до безобразия прилично всё, даже Балтийские воды и дешёвые курдские забегаловки в центре, то на ГОА (как мне казалось) напротив – природа неуправляема до той степени, что неважно, сколько тараканов ты сожрёшь в своём чикен-бириани, ведь ты давно уже ими оккупирован, как и твой дом, а не только брахманами.
Отчасти мои опасения оправдались, но пара-тройка отравлений, пара мигреней, солнечный удар, кашель и простуда не помешали мне влюбиться в Дели до беспамятства, до сих пор не понимаю почему.
Всё начиналось как обычный отпуск с друзьями: из Алматы 20-ти часовая пересадка в Ташкенте, дальше в Нью-Дели, а из Дели – внутренним рейсом на ГОА. Отпуск с близкими друзьями, три дня в голландском колониальном домике, а после – спальный автобус до Мумбая, самолёт до Джайпура и сидячий автобус до Дели. Само это путешествие лучше описать в другом месте, я хочу сконцентрироваться на том, что в такси до аэропорта Индиры Ганди 19-го мая я понимаю, что нигде я не могу найти свой паспорт.
Из-за этого мне пришлось задержаться в расплавляющем меня до костей городе ещё на 2 недели: всё потому, что пришлось ждать разрешение на выезд от индийского правительства (за потерю паспорта и нарушение визового режима), а также платить ему 100$ штраф.
В итоге в Алматы я вернулся лишь 31-го мая, но это всё была лишь экспозиция, без которой вам было бы гораздо сложнее увидеть Подлинное, ведь оно является лишь в определенных, специфических, контекстах. За ним нужно уметь угнаться – в мире скучных симулякров и образного мусора в глазах и языке; нужно уметь снова стать охотником.
Нет, я не нашел особую индийскую духовность, о которой любят говорить скучающие белые люди — это страна суровой метафизики, где одним суждено править, а другим — быть рабами. Индия — печальная страна, которой правит фундаменталист. Я увидел главное: индийцев (и могольские мечети).
Так как внешне я походил на китайца, то я мог пройти крикливый рынок почти не привлекая внимания, и наблюдение за людьми заворожило меня.
То, как жены крепко держат своих мужей на дёшевых байках; как смешно они кивают головой; как они пытаются быть открытыми и давать скидки зная, сколько классового различия между нами; как они любят постоянно бибикать, будто призывают очередного идола; какой изящный у них английский; как глупо, но мило они фотографируются возле достопримечательностей; как они улыбаются поедая уличную еду, от которой пахнет давно мёртвой рыбой и жжёными волосами; какие у сикхов, мистеров Сингхов, славные тюрбаны, а у женщин — сари и хнойные руки; как они помещаются вчетвером на один мопед; и как нежно они держат своих малых детей, даже разъезжая на дешевом мотоцикле.
Не знаю почему, но последние дни я был счастлив шляться даже по грязному базару один, проходя через сотни человек за несколько секунд: может быть, я начал слышать музыку базара, как Блок слышал музыку революции — как музыку жестокой быстрой бедности. Но они переносят её достойно, и это привлекает, хочешь ты или нет.
Наши джигиты
По моим подсчётам, за 20 дней в Индии я увидел где-то пару сотен тысяч человек, а может быть и пол-миллиона (я много ездил по Нью-Дели в убер-ришке и в убер-мотоцикле, откуда можно высовывать голову и наблюдать).
Я видел лица десятков (может быть и сотен) тысяч человек, и каждое было уникальным, не похожим друг на друга, иным. Каждый из них кого-то любил, кому-то верит, на что-то надеется. Разве это легко представить, особенно, когда перед тобой грязный и ущербный нищий? А когда их десятки тысяч таких?
И большинство людей, которых я видел в Нью-Дели и Мумбае, скорее всего, жили в два, три раза беднее меня. Кто-то, быть может, и в 10-15 раз беднее (породистых индийцев я тоже видел, но о них писать скучно). Это всё, вопреки твоей воле, отрезвляет: кажется, сейчас беженцев больше, чем после Второй Мировой, так что большая часть мира живет в условиях, которые точно не европейские.
Я постоянно смотрел на этих brown boyz и думал об этой странной мужицкой судьбе, и не понимал, как о ней думать и воспринимать её без успокоительных, без опьянения, без забывания, без диалектического синтеза, без сточения кинжала бессердечного мира, направленного прямо в сердце.
Гейдар Джемаль (рахимахуллах) был стар и реалистичен, и он может спокойно говорить: «После Первой Мировой, после Великой войны, столько же человек было убито “испанкой”, так что какая разница, умрёшь ты или нет, если ты всё равно как-то да помрёшь – так умри достойно».
Я же молод, слаб и сентиментален все ещё, я не могу так.
Говорят, что сейчас погибло 50 или 70 тысяч русских солдат, и около 30-50 украинских. Вторых в мире считают героями, и я уважаю героический дискурс (потому что хороший враг лучше дурацкого друга), но по-человечески всех жалко, и никому не пожелаешь погибнуть как собака, делая вещи, в которые ты не веришь. 50 тысяч матерей, которые не дождутся своих сыновей — как их представить? Их разве может человеческий мозг вообразить?
Аллах в Священном Коране говорит, что убить человека это всё равно, что убить человечество, а точнее:
«По этой причине предписали Мы сынам Исраила: кто убил душу не за душу или не за порчу на земле, тот как будто бы убил людей всех, А кто оживил ее, тот как будто бы оживил людей всех» (5:32).
И эта позиция, это моральная аксиома, невообразима и настоящее чудо, потому что с точки зрения сознания – она абсолютно невозможна.
Можно попытаться вообразить себе сто, тысячу или даже пять тысяч (если ты экстраверт) человек как человечество (то есть, как социальное животное, погруженное в ткань социума с любовью, желаниями и мечтами), но я не верю, что кто-то в своей жизни узнал хотя бы 15 или 30 тысяч человек.
А кто, кроме Господа, может представить себе 20 миллионов зарезанных в Конго бельгийцами африканцев? Übermensch? Только если он, но точно не человек, не ИИ, не компьютер, не нейросеть.
Можно не жалеть погибших воинов, что умирали за правое дело (хотя бы, если им так казалось), ведь это старое как мир мужицкое дело – погибать за свои убеждения, ведь этот мир парням был мал, но это всё равно вопрос того, как смириться с тем, что существует смерть и резня.
Эти 50 или 100 тысяч мёртвых славян, половина из которых так и лежит никем не упокоенные на донбасской земле. Пацаны, неважно хороши, благородны или преступны они были, русские или украинцы, аварцы или крымские татары, они все сейчас превратились в огромный, многотонный кусок мяса для всех, кроме Бога. И мы этого не замечаем в упор. Это труп слона в комнате, который мы делаем вид, что не замечаем. Живём так, будто бы эти тонны мяса, кишок, костей и органов, где-то там, далеко. Но сколько ещё продлится этот «урегулированный ад», не выходящий за свои пределы и не экспортирующийся наружу, вроде Донбасса, Сектора Газа или Синьцзяна?
Эти сотни тысяч индийцев, сотни тысяч бедняков, что являются «человеческим материалом» для собственных брахманов, открыли мне глаза на труп слона, на тонны гниющих останков в комнате.
Мы – одновременно и отряд, который не заметил потери бойца; и боец, не заметивший, что его отряд давным-давно потерян.
P.S: Есть вещи, которые никто не может запретить даже варварам.
Приезжают, допустим, англичане в Индию, а там моголы, палач с мечом, ковер крови, зинданы [темницы]. Скажи кому «у вас счастливое райское существование», посмеются очень горько. Но по сравнению с тем, что привозят англичане – это сахар, который потом начинают вспоминать, как туземное счастливое время, ибо англичане привезут с собой кнут, жесткую дисциплину, учет каждой секунды времени, сверхэксплуатацию, администрацию, массовые расстрелы восставших, которых, как при подавлении сипайского восстания, привязывали к пушкам. Они привозят такой порядок, по сравнению с которым прежние зинданы и двуручные мечи, которыми казнили, кажутся просто детской сказочкой. Это и есть столкновение цивилизаций, когда против обычных зинданов выступает сверхизощренное Гуантанамо.
Гейдар Джемаль
Моё финальное признание в любви этому месту, так полному рабству и молодости:
«Так как Индия — это большая и сложная страна, то и неплохо бы знать о ней что-то, чтобы не звучать в духе «Бали было сказочным», но кое-что видно любому, в ком осталась душа или память о ней, или знакомство со старой литературой. Видно, что духовность, so-called, продается туристам, а местные живут в жестокой метафизике князей тишины; в метафизике такой силы, о существовании которой средний аульский имам может даже и не подозревать. А здесь это на каждом шагу, и каждый бедняк пропускает через себя ежедневно этот хаос проклятого бытия, и с экрана смотрит не Ален Делон, не пробившаяся шудра, а брахманы, у которых прямая линия с вечностью (но кто им отвечает оттуда?).
Но дорога мне эта страна тем же, чем и остальные: бытие порочно везде, а людское сопротивление славно везде, и в Индии это сложно описать, ещё сложнее сфотографировать, но легко заметить, если быть отстраненным наблюдателем (белым это сложнее, вот мы и нашли узкоглазые привилегии).
Мне приходит уведомление о том, что уже время ночного намаза в Дели, а это значит, что со всех сторон бедных кварталов и базаров (а мусульмане там живут в основном в таких) в величественную могольскую мечеть из красного песчаника и белого мрамора стекаются на молитву и бедняки, бывшие неприкасаемые (может быть, всё ещё таковые для остальных), и потомки степных захватчиков, и богачи, и старики, чудом не убитые во время войны или чудом не ставшие беженцами из приграничных областей.
Где-то рядом находятся чуть более богатые сикхи, тоже не признающие никакого различия между друг другом, и тем носящие одну фамилию Сингх на всех.
Где-то рядом бедняки, по сравнению с которыми алматинские бездомные — легкоатлеты олимпийские; всё равно пытаются любить, ведь это им даже верховный брахман запретить не сможет, как бы не хотел».
ПОДДЕРЖИТЕ «РЕСПУБЛИКУ»!
_
Можно через KASPI GOLD, отправив донаты на номер телефона 8-777 681 6594 или карты 4400 4302 1819 1887. И другие способы на этой странице.
