Макс Бокай, гражданский активист из Атырау, известен многим нашим читателям как организатор земельного митинга в 2016 году. Это был первый мирный массовый протест в Казахстане против поправок в Земельный кодекс РК, разрешивших иностранцам долгосрочную аренду земельных участков. После митинга в Атырау протесты прокатились по всей стране.
Напуганные этими протестами власти осудили Макса Бокая на пять лишения свободы. Его обвинили в «организации незаконного митинга», «разжигании розни» и «распространении заведомо ложной информации». Международная правозащитная организация Amnesty International признала его узником совести. На свободу активист вышел 5 февраля 2021 года, но еще три года по решению суда был под административным надзором.
В интервью «Республике» Макс Бокай поделился своими мыслями о возможной трансформации Казахстана в парламентскую республику и ситуации в гражданском обществе Казахстана, вспомнил Кантар и митинги 2016 года.
Посмотреть видеоинтервью (первую и вторую части) можно в нашем ютуб-канале, а в этом материале — самые важные моменты.
«Все тот же авторитарный трактор»
— Макс, интересует вопрос смены формы правления в Казахстане на парламентскую республику. Недавно у нас выходила статья под названием «Новый план Акорды»: досрочные выборы будут парламентскими. Есть версия, что в Конституцию внесут очередные изменения: уберут сенат как ненужную надстройку, парламент наделят большими полномочиями и за все в стране будут отвечать правительство или мажилис. Как ты считаешь, реалистичен этот сценарий и что из этого выйдет?
— Есть очень старый анекдот, как ЦРУ выкрадывает план строительства супер-пупер советского истребителя. Дело происходит во времена холодной войны. ЦРУшники, согласно этой схеме, собирают, вытачивают детали. Но вместо истребителя почему-то получается трактор. Они подумали — наверное, у нас где-то ошибка, давайте по-новому. Все это собирают и опять получается трактор. Тогда позвали они одного советолога, какого-то там спеца, и он говорит: «смотрите, на одной из схем маленькими буквами написано — получившееся изделие доработайте напильником.
Что я хочу сказать: что бы ни делали Токаев, Назарбаев, Путин или все остальные их коллеги на постсоветском пространстве, у них в СНГовии получится все то же авторитарное государство. Мое мнение — они не заинтересованы в строительстве реально демократического государства. У них будет получаться авторитарный трактор, и потом этот трактор надо будет по-любому напильником доводить до ума.
Пример — Грузия. Мы видим, что те люди, которые не хотят реальной демократии, они в любом случае сделают так, что будет это парламентская республика, будет это президентская республика, они не смогут создать нормального демократического государства.
— Я правильно тебя поняла, что если произойдет смена формы правления на парламентскую республику, Казахстан к демократии не продвинется?
— Мое мнение: те люди, которые сейчас собираются делать эти реформы, они просто не способны на создание демократического государства. У Токаева есть прекрасная возможность и была прекрасная возможность на прошлых выборах половину парламента заполнить независимыми кандидатами. Половину, не 10%. Провести реально свободные выборы.
Вот это было бы заявкой на серьезное реформирование, заявкой на серьезное намерение строить демократическое государство. А у нас независимых кандидатов не допустили даже к выборам в маслихаты. Например, Жанар Джанадосова — крупный специалист, она показала себя в решении многих проблем, но ее даже не допустили до выборов в маслихат. Что говорить после этого? И вот поэтому я думаю, что это всего лишь смена декорации.
— Как ты считаешь, у Токаева какая роль будет, если мы фантазируем о парламентской республике. Власть останется в его руках?
— Мы можем пока лишь прогнозировать. Если опираться на данные, которые есть на эту минуту, конечно, Токаев сейчас консолидировал властные полномочия, это человек, в руках которого все рычаги управления. Если он будет пытаться создавать какую-то новую форму государственного управления, конечно, он постарается контрольный пакет в управлении государством оставить за собой.
Это логично. После Кантара он понимает, что потеря власти для него может выйти боком, мягко говоря. При смене президента говорили, что якобы Токаев давал какие-то гарантии Назарбаеву, но мы видим, что эти гарантии ничего не стоят. Он переименовал Астану в Нурсултан, но не прошло и двух лет, и решение откатили назад. Точно так же может поступить любой преемник Токаева. И поэтому Токаев постарается сохранить управление в своих руках.
Это однозначно, на мой взгляд.
— Как примерно это может выглядеть? Он будет премьером или спикером парламента? У кого будет власть в руках реально? Давай пофантазируем.
— Есть какие-то парламентские республики, в которых управление полностью в руках исполнительной власти. Например, Новая Зеландия или Канада. Хотя у них есть номинальный глава государства, на данный момент — король Великобритании. Но, тем не менее, фактически это страны, в которых нет президента, есть премьер-министр, который исполняет всю полноту исполнительной власти. Может быть вариант такой.
Если фантазировать, может быть как в Грузии создадут коллегию выборщиков и будут избирать номинального президента, который как английский король будет открывать заседание парламента, подписывать какие-то законы, ездить в зарубежные командировки. А вся полнота власти будет передана премьер-министру. Но я не думаю, что Токаев согласится на церемониальную должность типа английского короля. Вряд ли он на это пойдет.
Хотя кто его знает, может быть, если он какие-то дополнительные предохранители предусмотрит. Но в конечном итоге это будет то же самое авторитарное государство.
— Почему?
— Потому что [нынешние правители] не собираются делиться властью с народом, не собираются делиться властью с регионами. Условно говоря, для человека, который хотел бы построить демократическое государство, он [Токаев] мог бы начать с местного самоуправления.
В современных демократических государствах есть, условно говоря, какой-то муниципалитет. В этом муниципалитете, в городе или в сельской местности, все свои проблемы решают сами. Туда не лезут ни президент, ни премьер-министр, ни король. Они собирают свои местные налоги, решают сами — построить ли им дорогу, разбить ли им парк и так далее.
Вот если бы Токаев начал хотя бы с местного самоуправления. Далее — судебная власть, нераздельная часть демократического государства. При парламентской республике, при президентской республике, неважно, даже при монархии, судебная власть должна быть независимой.
Вот два блока, с которых можно было начать реальные реформы. Но этого мы не видим. Это говорит о том, что какая бы вывеска ни была — парламентская республика, президентская республика, у нас будет авторитарное государство.
В США нет премьер-министра, и правительство возглавляет сам президент, и он несет ответственность за действия, происходящие по вине того или иного правительства. А у нас вся власть у президента, премьер-министр это мальчик для битья, а правительство — как громоотвод. Так что если не задаваться целью обогащаться, при любой форме правления можно построить демократические институты и заботиться о государстве и национальной безопасности.
Особый путь по Назарбаеву
— Ты бы оставил существующую форму правления?
— Я думаю, что президентская республика с необходимыми противовесами в виде парламента, суда, гражданского общества далеко не исчерпала свои возможности. Другой разговор, что двух сроков по пять лет было бы вполне достаточно.
Знаете, в декларации о независимости США нет слова «демократия». Там есть слово «республика». И есть такая история, что, когда решалась судьба Америки, Бенджамин Франклин, выйдя с собрания [где обсуждался этот вопрос], шел по улице, и одна женщина спросила — что же мы создаем, какое государство? Он сказал: республику, если вы сможете сохранить ее.
Республика, как известно, это общее дело. Это не должно быть делом только журналиста, например. Президентская или парламентская, она должна стать общим делом. Я говорю, если не задаваться целью грабить народ, бюджет и так далее (обогащаться, завести себя гарем), то любая форма управления пойдет. Главное, чтобы это было общим делом.
А как говорил Назарбаев? У нас свой путь!
— Ты в чем видишь этот особый путь Казахстана? Каким он может быть?
— Если говорить про развитие, то у нас, образно говоря, должна быть хорошая дорога — такой бетонированный автобан со знаками, с удобными кармашками для остановки. А мы сейчас едем по бездорожью параллельно этому автобану. В последнее время все дальше и дальше от автобана. И наш особый путь похож на бездорожье. Плюс ко всему иногда машина ломается.
Если говорить про общественно-политическое развитие, то дорога одна — свободные выборы. Свободные выборы президента, парламента, маслихатов — вот путь выезда с бездорожья на автобан. Как себя приучить к этому? Политологи утверждают, что если два раза проходят свободные выборы, то общество к этому привыкает. Но до этого тоже надо дойти.
И второе, как я уже говорил, судебная система. Эту проблему можно решить за один год. Нам нужно войти в юрисдикцию Европейского суда по правам человека, и тогда появляется конкуренция юрисдикций. Любое дело, которое рассмотрено в Казахстане, можно было бы довести до ЕСПЧ. А потом, если те судьи, которые вынесли неправосудное решение, будут отвечать своим карманом или своим статусом, то они будут сто раз думать.
— Ты говоришь, нужно провести честные выборы. А как? За всю историю независимого Казахстана честно выборы прошли всего один раз в самом начале независимости страны. Это по оценкам международных наблюдателей. Сейчас же неважно, как проголосовали, а важно — как посчитали. Что ты на это можешь возразить?
— История знает два вида реформ. Реформы снизу — через массовые уличные протесты и реформы сверху. Разное бывало даже в европейских благополучных странах. Мы уже говорили, сверху сейчас никакие реформы не невозможны.
— А в каком сейчас состоянии гражданское общество? Как ты его оцениваешь?
— Гражданское общество сейчас покалечено. Посттравматический синдром после Кантара никак не пройдет. Мало того, что мы искалечены, репрессии в стране продолжаются. Сидят Думан [Мухаметкарим], Марат [Жыланбаев], Айгерим [Тлеужанова]. Список можно продолжать. Это больше 25 человек.
— Репрессий сейчас больше? Или при Назарбаеве было больше?
— Кантар превзошел все мыслимые нормы, пределы. И массовые пытки, которые были после Кантара. Фактически все это происходило в ходе президентства Токаева — такого во времена Назарбаева не было. Разумеется, мы все помним Жанаозен: 16 человек было застрелено, несколько десятков человек пытали. Но с тем, что происходило после Кантара, не идет ни в какое сравнение.
Но вот если взять сейчас конкретно сегодняшний день и день 15-летней давности, они примерно на одном уровне. Если в 2005 году убили Заманбека Нуркадилова, а в 2006 году Алтынбека Сарсенбаева, то в 2024-м убили Айдоса Садыкова. А он набрал потенциал, сопоставимый и с Заманбеком, и с Алтынбеком. Можно сказать, он занял их место в оппозиционном поле.
Так что репрессии примерно на этом уровне остаются.
— Раз речь зашла об Айдосе Садыкове, можешь рассказать, чем он занимался? В чем была его ценность для гражданского общества?
_
— Последние годы он был как просветитель. Благодаря тому, что он жил в Украине, он не подвергался цензуре, он мог свободно свои мысли излагать, мог свободно распространять те материалы, которые ему присылали.
_
Мы знаем, что он был в тесной связи с Казахстаном, несмотря на то, что жил вне Казахстана. Вот в этом была его ценность. Очень большая аудитория у его социальных сетей. И вот благодаря этому он проводил просветительскую работу, которую в нормальном обществе проводят журналисты.
_
Уехать ему пришлось из-за преследований, конкретно из-за Натальи. Он вышел из тюрьмы в 2012 году. И буквально через год начались наезды на его жену. Могли бы и жену посадить, пошли бы на это, и его посадили бы.
_
Нет каких-то четких критерий, но в оппозиционном поле всегда есть такие крупные фигуры. Айдос, несмотря на то, что был вне Казахстана, был одной из таких крупных фигур, как в свое время был Алтынбек.
— Как ты сейчас оцениваешь оппозиционное поле? Вообще оно есть в Казахстане?
— Оппозиция в демократической стране это партия, которая претендует на власть, но получила меньшее количество голосов. Если говорить про нашу ситуацию, оппозицией у нас называют те группы, которые хотят что-либо изменить в лучшую сторону.
У нас не дают создать политическую партию, просто не дают регистрацию, я уже не говорю про то, что она пройдет в парламент или маслихат. К примеру, Жанболат Мамай со своей демократической партией и Марат Жыланбаев со своей ДВК. Им просто не дали зарегистрироваться. Поэтому говорить об оппозиции именно такой, как это бывает в демократических странах, не приходится. У нас оппозиция это группы людей и отдельные личности, которые хотят что-либо изменить в стране, и не обязательно они рвутся к власти.
Я сам себя считаю гражданским активистом с оппозиционными взглядами. Для упрощения иногда говорю, что я оппозиция.
— Есть ли на сегодняшний день в Казахстане сила, которая может консолидировать общество для каких-то действий, чтобы изменить страну к лучшему, чтобы побудить власть и провести реформы? Кто-то остался? Есть такая сила?
— В политике и политологии это называется движущей силой. К сожалению, сейчас такой движущей силы в Казахстане нет. Нет ни буржуазии, ни рабочего класса, ни крестьянского союза, ни интеллигенции. Например, в Пакистане движущая сила это юристы. Они заявляют политические требования. У нас 2-3 года назад, когда адвокаты хотели провести митинг, им запретили и они просто не вышли.
Так что нет, у нас нет никакого движения. Опять же, авторитарное государство прессует любую попытку объединиться. Несмотря на то, что право на свободу объединения это наше конституционное право, любую попытку объединиться государство пресекает. Любого, кто имеет потенциал для того, чтобы объединить людей, сразу же изолируют.
— Это, собственно, как с тобой произошло.
— Да, и как со мной, и как со многими другими общественными активистами.
О земельных митингах 2016 года
— Давай вернемся в 2016 год к земельным митингам. Ты же был у себя в Атырау движущей силой, ну или человеком с потенциалом, как ты говоришь. И тебя пригласили в Земельную комиссию, но ты не вошел в нее. Напомни, почему?
— Земельная комиссия была создана по распоряжению премьер-министра. Мне позвонили из акимата и сказали буквально следующее: Макс, аким области делегирует вас в земельную комиссию.
На тот момент в Атырау продолжались репрессии против людей, которые участвовали в митинге. Я в тот же день сделал заявление, что не приму участия ь в работе земельной комиссии до тех пор, пока не остановятся репрессии. К людям приходили на работу, выходили на них через родственников. Я уже молчу, что участковые надоедали своими визитами. Это были люди, с которыми я общаюсь. Это было мое первое требование.
Так как эта комиссия была создана распоряжением премьер-министра, было понятно, что из 100 человек независимыми представителями будут условно 10. Они могли большинством голосов любое решение продавить. И я сказал, чтобы от каждой области представителя делегировал народ. Это было второе условие.
Мне сейчас трудно судить, что в недрах Акорды творилось. Мои коллеги, адвокаты, друзья утверждают, что меня и Талгата посадили после того, как я отказался участвовать в земельной комиссии.
На 21 мая 2016 года было назначено общенациональное мероприятие по вопросу земли. Нас с Талгатом закрыли 17 мая.
— Давай напомним о земельных митингах в 2016 году. Им предшествовало изменение в Земельном кодексе — иностранцам разрешили арендовать землю на 25 лет. А потом еще Досаев, ныне аким Алматы, на тот момент министр экономики, объявил, что выставят на продажу 1,7 миллионов гектаров земли. Сам Назарбаев на одном из заседаний с иностранными инвесторами сказал, что 1 миллион га просят в аренду китайские предприниматели. Ты же именно из-за этого людей на митинг вывел?
— В тот год проходили выборы в парламент и маслихаты. Нас к выборам не допустили, так как уже нельзя было выдвигаться самостоятельно, только по партийным спискам. По всему Казахстану тогда более 300 независимых кандидатов не смогли участвовать. Это я фон описываю.
Плюс экономический кризис еще — у нас же все связано с нефтью, а нефть упала в цене. Два года с момента аннексии Крыма — геополитическая обстановка такая была, на Россию санкции наложили. И это, разумеется, на нас тоже начало оказывать влияние. И тут сообщение о том, что вступят в силу поправки в земельный кодекс. Это как искра в арсенале. Конечно, это вызвало возмущение по всему Казахстану.
— Но я правильно понимаю, что ты же был гарантом общественного порядка во время этих митингов в Атырау? В СМИ тогда писали, что ни один фонарь не был поврежден, ни одна клумба. Или я что-то путаю?
— Да, разумеется. Так сказать, волею судеб я оказался причастен. Когда все это началось, мы с Талгатом подали заявление на проведение митингов на площади Исата и Махамбета. Разумеется, нам отказали. Я написал у себя в «Фейсбуке», что несмотря на то, что в митинге отказано, я как гражданин имею право свое мнение выразить открыто. И я это сделаю на площади 24 апреля в 12 часов. Если меня не остановят, не изолируют и так далее. Талгат тоже присоединился. К нам присоединились наши коллеги. Так все и началось.
Меня вызвали в полицию, сказали, что возбуждено уголовное дело и меня задержат. Через полтора часа отпустили, сказали: Макс, вы можете идти. Они не могли найти адвоката. Так они мне объяснили, почему отпускают.
И я прихожу на площадь. На площади уже в это время стояли несколько тысяч человек. Конечно, я говорил, что не надо уходить. Ко мне несколько раз подходили, шептали на ухо: Макс, пойдем в прокуратуру. Я говорю: нет, никуда мы не должны уходить.
Это до сих пор мое убеждение, что никуда с площади не надо уходить. Я и во время Кантара к этому призывал. И 24 апреля 2016 года призывал — не уходим, требуем переговоров.
— Но эта земельная комиссия была создана под давлением митингов, правильно?
— Разумеется. Это только так, оказывается, и происходит.
— Получается, вы добились своего — комиссия была создана. Ты уже объяснил, почему ты не вошел в нее. А когда пошли слухи, что тебя могут посадить за организацию митинга, были же гарантии чиновников. Напомни, кто гарантировал, что тебя не посадят?
— Да, аким области сказал, что не даст посадить. Я ему не верил. Я знал, что эти слова, как говорится, ничего не стоят. Там мог бы стоять генеральный прокурор, я и ему не поверил бы. Потому что мы живем в авторитарном государстве.
— Тот факт, что тебя позвали в эту земельную комиссию, не имел значения?
— Есть такое слово «кооптация». Когда какой-то орган формируется за счет того, что в него принимают кого-то со стороны. В авторитарных государствах это один из методов для того, чтобы оппозиционные силы ослабить, нейтрализовать.
Они [власти] просто в эту правящую верхушку кооптируют членов оппозиционных движений, противников режима. А потом уже человеку трудно отказаться от сытой жизни. Ты сама знаешь, как живет у нас общественник. Многие люди просто-напросто ломаются на этих моментах.
И по всей видимости у них был такой план. Напряженность достигает пика, нужно как-то эту напряженность купировать. Нужно было меня выдернуть. А дальше посмотрим, думали.
«Принципы уехать не дают»
— Ты был готов внутренне к тюрьме? Когда стало ясно что закроют, почему не уехал?
— Конечно, в первую очередь это принципы. Можно было, конечно, уехать. Можно и сейчас уехать. Они даже обрадуются.
После освобождения я находился под надзором и стоял запрет на выезд, даже территорию Атырау запрещено было покидать. И вот я часто шутил, что если бы я решил покинуть страну, мне открыли бы границу. КНБшники мне дали бы сверток с долларами: Макс, ты не приезжай. Им выгодно, когда общественник или политик уезжает из страны. С глаз долой — из сердца вон.
— Ты говоришь принципы. Что за принципы?
— Во-первых, это соответствовать тому, что ты говоришь. Раз я говорю, что хочу здесь демократических изменений, то я пытаюсь их добиться здесь. Как показывает история, заграничная оппозиция не может влиять на состояние дел внутри страны. Это еще плюс ко всему деморализует моих коллег. Не все могут уехать. Ладно, я, как говорится, человек без семьи, без детей. Уехал и все, мне проще. Многие с детьми. Это просто деморализует.
Я в далеком-далеком прошлом, еще до того, как начал заниматься общественными делами, мог еще представить, что могу уехать. Был помоложе. Не было каких-то у меня этих, так сказать, обещаний. Я никому не давал слова. Даже сейчас могу уехать. Но внутренние мои принципы не дают уехать.
— Когда тебя посадили, твоя семья билась за тебя, твоя сестра. У тебя же в заключении со здоровьем было все плохо?
— Вообще, я ожидал худшего. У меня на тот момент были хронические заболевания. Больная печень была. Благодаря американским лекарствам это уже не хроническая болезнь, излечимая оказалась. Я ожидал проблем с печенью, с зубами. Как правило, в тюрьмах у людей страшно зубы портятся. Но, как всегда, бьет с той стороны, откуда не ожидаешь. Я повредил себе позвоночник, поясницу. Упал, и на почве переохлаждения начались проблемы с поясницей. Это, оказывается, не только у меня, это очень распространенная вещь у всех, кто сидит в тюрьме. Я два дня даже не мог ходить. У меня началось с поясницы, передалось на левую ногу. Я перестал ее чувствовать вообще. До сих пор у меня кончики пальцев на ноге немеют, а уже прошло больше пяти лет.
Тюрьма есть тюрьма, конечно. Эта командировка у меня, слава богу, по-легкому прошла. Меня не били. Мы же видим, что с Тимуром Данебаевым в прошлом году сделали. Для меня это большой шок, потому что, как правило, в учреждениях КУИС они побаиваются трогать активистов. И то, что происходит с Маратом Жыланбаевым, меня удивляет.
У меня было только психологическое давление. Я подавал на них в суд. Это не предмет для гордости. В ходе одного из разбирательств сняли одного из начальников отделов в одной из зон. Тем не менее, меня не били. Эта командировка кроме поясницы не очень сильно меня задела.
— Несмотря на проблемы со здоровьем, ты же отказался подавать на условно-досрочное освобождение. Почему?
— Какой смысл?
— Талгат подал и вышел.
— На момент, когда он вышел из тюрьмы, у него было уже трое детей.
— А ты не чувствовал в тот момент предательство какое-то?
— Нет, нет. Более того, когда мы еще сидели в тюрьме, нам где-то три раза передавали привет от КНБшников.
Один раз они сами заходили, два раза передавали через адвокатов, что если мы подпишем покаянное письмо, нам заменят реальное тюремное заключение на пять лет ограничения. Так и говорили. Последний раз это было перед апелляционным заседанием суда уже в 2017 году. Нам передали — зачитайте текст на заседании, нам даже передали образец.
Я отказался. Талгату тогда сказал: Талгат, ты семейный человек, я не буду тебя осуждать, на всех, кто там будет что-то говорить, плюй.
Он говорит: нет, Макс, я на зону съезжу. Я хочу зону посмотреть, изнутри, как это бывает. Потом, говорит, на УДО буду подавать.
— Что ты чувствовал, когда огласили приговор, а потом апелляция оставила его без изменений?
— Надо быть к этому готовым. И я сейчас себя готовлю к тому, что меня еще раз посадят. Хорошо, если посадят, а то Айдоса застрелили. Хорошо, если просто убьют, а ведь могут покалечить. Я сейчас себя к этому готовлю.
Что почувствовал… Скажу честно — тоска. Нас обвинили по 179 статье — это публичные призывы к государственному перевороту. К насильственной смене власти. Мой адвокат мне начистоту сказала: «Макс, ты не маленький ребенок, здесь 15 лет минимально. Мы можем биться за 7 с половиной лет». Два месяца я жил с мыслью, что нам дадут 7 с половиной лет.
Так что тоска. Как в свое время Бродский пошутил: тюрьма это недостаток пространства, возмещенный избытком времени.
День сурка. Каждый день одно и то же.
— И несмотря на твою «командировку», ты все равно готов к тому, что могут посадить и во второй раз?
— Посадят. Еще до освобождения мне сказали, что у меня будет жесткий надзор, будут ограничивать по самому жесткому сценарию. Я подумал: умирать — так с музыкой. И сказал какому-то журналисту, который звонил, что когда выйду, сразу пойду на площадь. После этого сотрудник мне сказал, что начались какие-то проверки, и он опасается, что мне мешок на голову наденут и вывезут. Я подумал, что меня решили запугать, чтобы на площадь не выходил.
В подполье я не ушел. В январе закончилось дополнительное наказание — запрет на общественную деятельность. Сама судимость будет погашена в 2030 году. Плюс я нахожусь в списке экстремистов, точнее в списке тех, кто причастен к финансированию экстремистских организаций. Я никого не финансировал, но меня засунули в этот список. Из-за этого я не могу открыть в банке счет, не могу нотариальные какие-то действия совершить, не могу застраховать свою жизнь. В этом списке, кстати, много общественных деятелей.
— А ты можешь предположить, что демократических изменений в Казахстане при твоей жизни не случится?
— Я об этом часто говорю. Мы этого не увидим. Возможно, этого не случится никогда.
— Но ты продолжаешь свою общественную деятельность. А жить когда?
— Вообще, конечно, время проходит. Это очень печально. Можно было бы посвятить время более полезным или хотя бы более приятным вещам. Но что есть, то есть. По крайней мере для меня это важно.
Я хочу смотреть в зеркало на себя и чтобы у меня не было желания плюнуть в него. Я так воспитан. Меня никогда не накачивали к политической деятельности. Дома у нас были принципы — учиться, не делать плохих вещей, стараться не врать. Деньги у нас в семье никогда не стояли на первом месте.
О январских событиях
— Ты сказал, что гражданское общество, по твоим наблюдениям, сейчас испытывает посттравматический синдром. А на тебе как Кантар сказался?
— В двух метрах от меня человек получил ранение. Стоял человек, падает, и я вижу, что у него джинсовая ткань на штанах продырявилась, и оттуда течет кровь. У меня на глазах человека пристрелили. Ранили, слава богу, ранили. Я вызываю скорую, и в это время подбегает человек, говорит, что недалеко у акимата лежит убитый человек.
Мы поехали к акимату, там лежит парень на земле, распластав руки. Берекенов Алмаз — молодой парень, даже не женился еще на тот момент, лет 35 было ему. Мы его погрузили в машину.
Понятно, что все это очень сильно действует на нормального человека. Говорят, что на фронте во время войны человек привыкает к виду крови. Именно в тот момент у меня какой-то паники не было, но, тем не менее, очень сильно на меня повлияла смерть человека. Я потом был дома на поминках у Алмаза Берекенова, попросил прощения у его родных. Они сказали, что мы тебя не виним.
— А ты-то тут при чем?
— Все-таки к этому митингу я тоже имею отношение. Я, может быть, никого и не звал, но, тем не менее, люди поручили мне провести этот митинг. Было расследование, кстати, выяснили, кто стрелял. Этот полицейский потом тоже прощения попросил у семьи погибшего. Но человека ты не вернешь, молодого парня. Я чувствую сопричастность к этой трагедии.
— Как ты с этим справляешься?
— С этим приходится жить. И с этим будем жить и я, и тот полицейский, который застрелил этого молодого парня. Он не целился, я так думаю. Если уж говорить про какого-то снайпера, им было проще меня застрелить. Воспользоваться случаем. Скорее всего, шмаляли из оружия. Как мы помним, в Жанаозене кто погиб? Женщина, учительница школы, которая снимала с банкомата деньги, и подросток, который сидел в машине у отца.
В Кантар была паника. Везде, где стреляли, была паника. Вспомните интервью преподавателя из погранучилища, который рассказал о перестрелке у телевышки в Алматы — представители силовых структур стреляли друг в друга, думая, что стреляют в врага. Это показывает низкий уровень всей нашей госсистемы. Вот, пожалуйста, откуда взялись и 20 тысяч террористов. Такая была паника.
— Как ты считаешь, после Кантара возможно организовать большой митинг? Условно за все хорошее против всего плохого.
— В целом возможно. 2016 год, когда были земельные митинги, — это тот год, когда казахи проснулись. Кантар — это период, когда казахи почувствовали свою силу, прочувствовали, на что они способны. Как говорится, получили много тумаков, с проигрышем вышли, но тем не менее народ почувствовал свою силу. Оказывается, мы можем такое сделать.
И в Атырау есть потенциал к выходу людей на улицы, и в Алматы, и в любом другом городе. Другой разговор, что никто не знает, как это произойдет и когда это произойдет. Но протестные настроения накапливаются.
УЗНАЙТЕ БОЛЬШЕ про репрессии в Казахстане:
- Кантар и Назарбаев – ключевые пропагандистские моменты в интервью Токаева газете «Ана тили»
- Почему власти молчат про трагические события декабря? Размышляем накануне Дня независимости
- Писал кровью на стенах карцера. Думана Мухаметкарима снова пытаются «сломать», рассказал адвокат
- «Заморозили» почти на полгода. Айгерим Тлеужанову не хотят выпускать на свободу досрочно
- В одиночке с мышами и лягушками. Письмо Марата Жыланбаева
- «Я взывал к жалости, милосердию». Активист Тимур Данебаев рассказал в суде, как его избивали…
- «Сдавать» убийц Айдоса Садыкова в Акорде, похоже, не собираются
- Дворники от оппозиции. Как активистов отлучают от профессии
ПОДДЕРЖИТЕ «РЕСПУБЛИКУ»
_
Можно через KASPI GOLD, отправив донаты на номер телефона 8 777 681 6594 или карты 4400 4302 1819 1887. И другие способы на этой странице.
