Ошеломляющая беспрецедентность «специальной военной операции» обострила уже имевшиеся противоречия в обществе по самым разным поводам, включая поддержку власти. Социологические данные, показывающие такую картину, проанализировали директор «Левада-центра» Денис Волков и политолог Андрей Колесников в докладе для Фонда Карнеги «Шок и трепет «спецоперации». Как российское общество прячется от реальности».
Ниже самое важное из этого доклада.
«Шок» и «поляризация» — пожалуй, более важные понятия для объяснения ситуации, чем «поддержка». Ссоры старых друзей, не разговаривающие друг с другом родители и дети, потерявшие доверие друг к другу супруги, учителя, доносящие на учеников, и наоборот — 90-летние подруги, дружившие с детсадовского возраста и теперь потерявшие способность к спокойному и содержательному диалогу, потому что одна из них прикована к телевизору и не хочет слушать аргументы разума… Все это реальные случаи.
Происходит поляризация мнений, а поляризованные мнения радикализируются. В этом и проявляется конфликтность внутри общества. Несмотря на то, что «специальная военная операция» оказалась тяжелым испытанием для нации и подрывает в том числе социально-экономические основы российской государственности, президент Путин за счет этого экстраординарного шага успешно сохранил и себя у власти, и свою систему.
При всем разнообразии вариантов поддержки Путина, в том числе часто пассивной или вынужденной, она существует и стала еще более впечатляющей. Укрепился персоналистский характер режима: стало слишком заметно, что именно Путин принимает главные и окончательные решения. А после того, как элиты с этими решениями согласились, сомнений в том, что именно он контролирует политическую систему, не осталось.
Тем не менее масса людей, поддерживающих «операцию» и Путина (как правило, сторонники президента оказываются и сторонниками боевых действий), совсем не однородна, как это представляют российские пропагандисты, твердящие про 80% поддержки, и некоторые западные наблюдатели, настаивающие на коллективной ответственности российского народа.
Разговоры с участниками фокус-групп и количественные исследования представляют гораздо более сложную картину массовой мобилизации (выводы авторов основываются на регулярных исследованиях «Левада-центра», а также материалах восьми фокус-групп, проведенных в марте — мае 2022 года).
Масштабы, мотивы и структура поддержки
Опросы показывают, что большинство респондентов поддерживают действия российских вооруженных сил на Украине. Причем ситуация практически не меняется на протяжении четырех месяцев.
Эта поддержка неоднородна: в июне 47% россиян «определенно поддерживали» и еще 28% «скорее поддерживали» действия российской армии. Первых можно отнести к группе уверенной или безоговорочной поддержки. Суждения о происходящем этих респондентов наиболее безапелляционны, они охотнее представляют происходящее как «упреждающий удар», «вынужденную меру», «защиту от НАТО».
Эти люди практически не ставят под сомнение сообщения государственных СМИ, среди них наиболее значительны поддержка Владимира Путина и чувство гордости по поводу происходящего. В фокус-группах они подчеркнуто называют события в Украине «спецоперацией», потому что «мы же ничего не захватываем — мы освобождаем от нацистов, от фашистов», «Владимир Владимирович так назвал, верю ему».
Во второй группе поддержка менее решительная, выше доля сомнений в правильности и обоснованности происходящего. По сравнению с группой уверенной поддержки здесь вдвое чаще проявляются чувства тревоги, страха и ужаса от происходящего, гораздо менее заметны проявления чувства гордости. Для них «спецоперация» мотивирована главным образом стремлением защитить русскоязычное население.
Поддержка власти здесь несколько ниже. Для этой группы характерны менее четкие убеждения, они в большей степени склонны присоединяться к преобладающему общественному мнению, официальной линии. Вероятно, какая-то часть респондентов декларирует поддержку российским военным из опасения «как бы чего не вышло» с ними самими, однако их количество не стоит преувеличивать.
Мотивы поддержки «спецоперации» довольно многообразны. Вот, например, образцы агрессивного джингоизма (чаще это мужчины старше 45–50 лет, джингоизм — шовинистический национализм, который на практике проявляется в использовании угроз или военной силы против других стран под предлогом защиты того, что воспринимается как национальные интересы страны): «Россия воевала с момента своего основания. Где мы только не были: Никарагуа, Афганистан, Вьетнам… Вот мы сидели, ждали. Сколько лет? Восемь! Непонятно, зачем, для чего и почему… Лучше первыми нанести удар, отстоять свою независимость».
Встречается и самовнушение — иного выхода не было (чаще свойственно женщинам и людям помоложе): «Да, нельзя поддерживать. Наши солдаты там погибают, и украинские солдаты погибают, и мирное население, и дети. Но какой другой выход был? Кто может сказать, какой другой выход? Переговоры вести с ними? Надо было раньше!»
Другую, весьма обширную, группу поддержки составляют люди, которые довольно равнодушны к происходящему, но при этом поддерживают действия правительства, потому что начальству виднее: «Большинство моих знакомых — оптимисты. Волнение идет среди родственников, ближайших знакомых, людей, которые там находятся. Все остальные, у них там никого нет, они это воспринимают как обыденное»; «Я предпочитаю соблюдать нейтралитет, потому что я не политик, не военный и не знаю, что на самом деле происходит»; «Я пенсионерка, от нас ничего не зависит… хочется, чтобы это быстрее закончилось, наступил мир».
Для таких людей самое комфортное, не раздражающее, не вынуждающее наблюдать и, главное, думать состояние – присоединение к мейнстриму, к преобладающим точкам зрения. И все потому, что неуютно оставаться вне доминирующих представлений о текущих событиях. Неприятная информация психологически блокируется: россияне не могут быть на стороне зла, они могут быть только на стороне добра; все, что говорится о разрушениях, убийствах, мародерстве – провокация украинцев, фейк или преувеличенная информация. Такие респонденты готовы верить, что у Путина действительно не было другого выхода, кроме упреждающей нападение на Россию «спецоперации».
Эта разновидность конформизма допускает даже некоторые сомнения, но стремление оставаться в зоне психологического комфорта доминирует: это не про меня, моя хата с краю; наверху лучше знают, что делать; я не интересуюсь политикой; мы за мир, пусть все поскорее закончится.
Другая разновидность такого пассивного конформизма – предустановленная покорность решениям начальства, продиктованная не только пассивностью, но и страхом перед увольнениями или даже репрессиями. Чистых, дистиллированных образцов такой покорности, возможно, и нет, обычно на публичную позицию респондента влияют самые разные факторы. И не всегда, но, вероятно, сравнительно часто – страх тоже.
Про такого рода настроения точно сказал политолог Иван Крастев: «…население поддерживает режим, но не готово жертвовать собой ради этого режима. Это “постжертвенное” общество. Мы видим, как трудно в России уговорить даже военных подписать контракт и участвовать в этой войне».
Тем не менее в когорте активных конформистов есть и такие, кто сам готов участвовать в войне не только в составе диванных войск. Но их – абсолютное меньшинство, притом что участие в боевых действиях для них нередко сводится к доносам (которые стали массовым явлением) на тех, кого Путин называет «национал-предателями» и «пятой колонной».
Путин и его пропаганда пытаются вернуть ощущение героической эпохи, апеллируя к истории, от Петра Великого до Великой Отечественной войны, но российское общество уже модернизированное, а значит, по определению Майкла Ховарда, «постгероическое», то есть не готово идти на военные жертвы. И в этом смысле кейс «спецоперации» действительно уникален: вернуть милитаристскую архаику в постгероическую эпоху, да еще и построить на этом массовую поддержку – это большой успех в отравлении массовых представлений об истории и настоящем страны.
Факторы убеждения
Можно выделить два основных фактора, которые поддерживают в респондентах убежденность в правильности действий российского руководства и военных: уверенность в «угрозе своим» и перенос ответственности за происходящее на противника.
Большинство тех, кто сегодня поддерживает «спецоперацию», объясняет это необходимостью защитить русскоязычное население Донбасса. Смертельная угроза «своим», «соотечественникам», «братьям», «русскоязычным», «русским» является в глазах большинства основанием для вмешательства в дела соседнего государства, хотя в обычных условиях в обществе преобладает установка на невмешательство.
Согласие российского общественного мнения на чрезвычайные меры в чрезвычайной ситуации просматривалось уже к концу 2021 — началу 2022 года: все больше респондентов говорили «мы не хотим войны, но нас в нее втягивают», «нас провоцируют — нам придется отвечать, помогать Донбассу».
Другим важным условием поддержки российских военных стала уверенность большинства населения в том, что за эскалацию конфликта в Донбассе ответственны США и НАТО. Уже к середине февраля 2022 года уверенность в этом выросла до 60% (+10 п. п. по сравнению с ноябрем прошлого года).
Возложить ответственность на российскую сторону были готовы всего несколько процентов респондентов. Для большинства, особенно для представителей старшего поколения, не подлежит сомнению, что Запад во главе с США давно пытается ослабить Россию, окружить ее военными базами: «Я бы хотела, чтобы не было войны, но без войны не обойдется, потому что Соединенные Штаты Америки близко подошли к России»; «Почему-то весь мир забывает, что в последние годы США бомбардировали больше 20 стран, а вот Россия почему-то плохая и агрессор».
Масштабы несогласия
Несогласие с действиями России на Украине на сегодняшний день декларируют порядка 20% россиян (в марте — 14%). Эти респонденты называют происходящее «войной», «российской агрессией». Среди них больше молодых людей, жителей Москвы и мегаполисов, читающих новости в интернете (однако во всех этих группах сторонники «спецоперации» все равно преобладают над противниками).
Единственная группа, где несогласные преобладают — граждане, оппозиционно настроенные к власти в целом (те, кто не одобряет действия президента, правительства, Думы). Это та самая часть российского общества, которая уже давно была критически настроена к власти, голосовала против поправок к Конституции в 2020 году, поддерживала оппозицию и выходила на протесты в 2021 году, была лучше вписана в глобальный мир, ездила отдыхать в Европу, лучше относилась к Западу.
Объясняя свою позицию, несогласные прежде всего говорят о недопустимости гибели людей. Приведем цитаты из фокус-групп: «Умирает много мирных жителей, и я не считаю, что это правильно», «Меня не может не волновать чужое горе… я гражданин этой страны, которая, скажем так, проводит спецоперацию, и я соучастник невольный», «Жалко детей: у кого там сын, у кого — брат».
Однако далеко не всех респондентов, которые переживают по поводу боевых действий и гибели людей, стоит записывать в несогласные. Характерна следующая позиция: «Больше всего я переживаю, что молодые ребята уходят и мы получаем «груз 200»… дети молодые на войне свою жизнь положили… но кому-то [Родину] защищать надо… не хотелось бы, чтобы война была, хотелось бы, чтобы люди уполномоченные решили без войны эту проблему… но не получается!»
При сравнительно высоких показателях поддержки как «спецоперации», так и российской власти в целом недовольных в России сегодня больше, чем в 2014 году. Возражения против присоединения Крыма высказывали не больше 10%, недовольство Владимиром Путиным сжималось тогда до 11–12%. И тем не менее восемь лет назад мы наблюдали массовые демонстрации в поддержку Украины, которые на своем пике собирали, по самым осторожным оценкам, десятки тысяч человек. Сегодня же ничего похожего не наблюдается. Что изменилось?
В последние месяцы мы наблюдаем заметное снижение протестных настроений: сегодня заявляют о своей готовности участвовать в протестах лишь 9–10% респондентов, еще полгода назад таких было в два раза больше. Но важно понимать, что риски, связанные с протестами, за последние годы резко выросли. С начала пандемии в стране действует запрет на проведение массовых мероприятий, который власти отказываются отменять, несмотря на улучшение эпидемиологической ситуации. Именно ссылками на действующие ограничения власти объясняли отказы в проведении антивоенных шествий.
Участие в несогласованных акциях грозит крупными штрафами, а при повторных нарушениях — уголовной ответственностью. Более того, новые изменения в законодательстве увеличили ответственность за призывы к участию в несанкционированных публичных мероприятиях, за дискредитацию вооруженных сил России и пр.
Но даже в этих условиях, несмотря на угрозу преследования, протесты продолжаются. Правозащитники сообщают, что с 24 февраля по середину июля по всей России было более 16 000 задержаний участников протестных акций более чем в 200 российских городах, которые публично выражали свою антивоенную позицию. Это говорит о том, что в России все еще много людей, готовых рисковать благополучием ради возможности выразить несогласие с российскими властями. И все-таки таких меньшинство.
Противоречивый эффект санкций
Расширение западных санкций против России поначалу вызвало новую волну нервозности в российском обществе. В марте количество обеспокоенных санкциями Запада достигло 46% (+14 п. п. по сравнению с концом прошлого года). При этом 29% россиян заявили, что санкции уже создали серьезные проблемы для их семьи (+19 п. п. по сравнению с предыдущим замером двухлетней давности). Прежде всего об этом говорили жители крупнейших городов, молодежь и малообеспеченные граждане.
Все они должны были ощутить эффект санкций по-разному. Людей победнее в первую очередь беспокоит удорожание жизни. Молодежь заметно чаще волнует уход иностранных брендов и невозможность совершать покупки в иностранных интернет-магазинах. Москвичей — запрет на перелеты и уход брендов. Вообще чем крупнее город, чем больше он был вписан в мировую экономику, тем острее ощущаются здесь санкции.
Однако наиболее пострадавшей от санкций группой выглядят респонденты, критически настроенные к российской власти и не поддерживающие «спецоперацию». Обеспокоенность санкциями здесь почти в два раза выше, чем среди сторонников российской власти. Они говорят, что уже ощутили на себе эффект санкций в четыре раза чаще лоялистов.
В целом же эффект от западных санкций для обычных людей проявился в росте цен и в исчезновении с прилавков некоторых товаров. На блокировку трансграничных платежей в связи с уходом из страны платежных систем VISA и Mastercard или на отмену заграничного сообщения жаловалось заметно меньшее число респондентов (россиян, регулярно путешествующих за границу, всегда было мало, в допандемийном 2018 году — около десятой части населения). Видимо, и в этом случае справедливо утверждение, что от санкций в большей степени страдают наиболее интегрированные в глобальный мир россияне.
Первый шок от введения санкций прошел уже к концу мая. Более того, фокус-группы показали, что, по мнению многих респондентов, санкции «дадут толчок к развитию многих отраслей в нашем государстве, и в промышленности, и в сельском хозяйстве», «не было санкций, мы и не старались, ввели санкции — мы начнем сейчас!» Опрос в Москве зафиксировал, что такого мнения придерживается чуть более половины респондентов и только четверть считает, что санкции принесут больше вреда, чем пользы.
В этих настроениях проступает незаживающая травма распада Советского Союза: «Нас подсадили на западные технологии. Куда ни плюнь — все оттуда. Что в России сделано? СССР — это была единственная страна, которая от начала и до конца выпускала самолеты самостоятельно… Почему у нас все зарубежное и мы сами не можем производить? Надо искать новые возможности. Санкции – это… шанс! Да, шанс на новое развитие».
Этим же посттравматическим синдромом можно объяснить ту легкость, с которой большинство россиян отнеслось к уходу западных брендов: «McDonald’s уходит — научимся готовить свое. Ушел H&M — научимся шить свое». Кроме того, для заметного числа участников фокус-групп приверженность западным брендам, как и привычка к поездкам за границу, означает (что далеко не всегда оправданно) признак принадлежности к обеспеченному вестернизированному меньшинству населения: «Трудно людям, которые живут в роскоши. Переобуются, ничего страшного!»
Гораздо более болезненно уход иностранных брендов воспринимает молодежь, что подтверждается и опросами, и результатами фокус-групп: «То, что из России уходят какие-то бренды, пережить можно, но хотелось бы, чтобы они не уходили!»; «Российские бренды пытаются сделать что-то похожее [на западную продукцию], но у них не получается; Россия еще не научилась нормально копировать западное».
Однако и в молодежной среде более половины не переживают по этому поводу. На фокус-группах такое мнение звучало не раз: «Мне как-то все равно на эти бренды. Есть другие магазины».
В контексте 2024 года
«Спецоперация» спровоцировала в российском обществе поляризацию мнений и позиций, которые стали еще более радикальными и непримиримыми; в таких спорах не работают аргументы.
Но и в среде сторонников «спецоперации» есть свой раскол. Кто-то требует идти до конца – это бескомпромиссные сторонники фактической деукраинизации. Иные, поддерживая действия Путина, хотели бы зафиксировать убытки, то есть чтобы все стало как прежде, до 24 февраля.
Ничтожно малое число респондентов признается себе в том, что поражение России в принципе возможно. В любом случае оно будет описано властями как «победа» и в таком виде принято общественным мнением. Однако граждане, даже поддерживающие «спецоперацию», начинают задумываться о собственной ответственности за гибель мирных жителей и разрушения.
Одновременно происходит рутинизация конфликта – поэтому внимание к «спецоперации» и беспокойство по ее поводу снижаются. Кроме того, нет запрета на выезд, как нет и массовой военной мобилизации, а это означает сохранение минимального ощущения нормальности. После пика напряженности в обществе происходит некоторое расслабление: явным образом затянувшиеся боевые действия начинают восприниматься как своего рода вторая пандемия – ее просто нужно перетерпеть, мы «победим» (как победили вирус), и все снова вернется на круги своя.
Повлияет ли ухудшение экономической ситуации, снижение соцподдержки и деградация рынка труда на отношение российского общества к Путину и «спецоперации»? Логично предположить, что эти факторы должны способствовать изменению общественных настроений, но пока, с точки зрения большинства респондентов, по-прежнему во всем виноват Запад.
Проявления недовольства возможны, но в ситуации, когда оппозиция и гражданское общество уничтожены, у людей нет возможности для эффективной самоорганизации. Впрочем, не исключено и появление «черных лебедей» для власти – протестов в неожиданных местах и по неожиданным поводам, как это было в 2020 году в Хабаровске. Но едва ли в условиях жесткого подавления гражданской активности в России возникнет массовое антивоенное движение.
Нельзя не учитывать и того, что минимум через полтора года начнется подготовка к президентским выборам 2024 года, которая будет проходить в условиях дальнейшей авторитаризации системы. Возможны показательные процессы, поиски и назначения «национал-предателей», и еще большее давление на инакомыслящих с активным применением авторитарного права. Это будет отчасти раздражать население, но в то же время и пугать его, тем самым консолидируя вокруг власти.
ПОДДЕРЖИТЕ «РЕСПУБЛИКУ»!
За последние годы власти сделали все возможное, чтобы запугать тех, кто осмеливается писать о них правду, или «купить» их с помощью госзаказов. В этих условиях независимые редакции могут рассчитывать только на своих читателей.
Для «РЕСПУБЛИКИ» нет запретных тем, мы пишем о том, что считаем важным. НО НАМ НУЖНА ВАША ПОДДЕРЖКА!
Поддержать нас можно через KASPI GOLD, отправив донаты на номер телефона 8-777 681 6594 или на номер карты 4400 4302 1819 1887.
И есть еще несколько способов – они на этой странице.
